В созвездии трапеции
Шрифт:
Сегодня у них заходит вдруг спор о физиках — экспериментаторах и теоретиках, и Лева не упускает случая продемонстрировать свою эрудицию.
— Ты послушай лучше, — убеждает он Илью, цепко хватая его за пуговицу пиджака, — что в свое время говорил об этом Макс Борн: "Естественно, — заявил он, — что человек должен рассматривать работу своих рук или своего мозга как полезную и важную. Поэтому никто не будет возражать ревностному экспериментатору, хвастающемуся своими инструментами и до некоторой степени смотрящему свысока на «бумажно-чернильную» физику, своего друга-теоретика, который в свою очередь гордится своими возвышенными идеями и презирает грязные пальцы друга".
— А ты, теоретик, презираешь разве мои грязные пальцы? очень серьезно спрашивает Леву Илья.
— Я завидую твоим пальцам, — искренне признается Лева. А Макс Борн сказал это иронически…
— Спасибо, что объяснил! — шутливо восклицает Илья. — А то я подумал, что он это всерьез. Давай тогда протянем друг другу руки: я — выпачканную копотью и машинным маслом, ты забрызганную чернилами.
Весело посмеиваясь, они долго трясут друг другу руки.
— В моем союзе с тобой ты можешь не сомневаться, — замечает при этом Лева Энглин. — Я не только теоретик, но с твоей помощью немного и экспериментатор. Во всяком случае, пока мы оба главным образом экспериментируем и очень еще далеки даже от намека на какую-либо теорию, объясняющую достигнутый тобой эффект.
— И ты представить себе не можешь, Лева, как это меня удручает, — вздыхает Илья.
— А ты не робей! — ободряюще похлопывает его по плечу Лева. — Мы ведь идем с тобой не по гладкой дорожке, а по целине. И это путь всех тех, кто думает открыть что-либо новое. Луи де Бройль сказал как-то, что только люди, не занимающиеся наукой, полагают, будто ученые делают все свои выводы на основе неоспоримых фактов и безупречных рассуждений и, следовательно, уверенно шагают вперед. Однако состояние современной науки, так же как и история наук в прошлом, доказывает, что дело обстоит совершенно не так. Положение, в котором находимся мы с тобой, Илюша, лишний раз подтверждает справедливость его слов. И, знаешь, я люблю это хождение по целине в трудных поисках верного пути.
Говоря это, Лева, по неизменной своей привычке неутомимо шагает по своей длинной комнате, уставленной множеством книжных полок. И хотя это иногда действует Илье на нервы, сегодня он почти не замечает Левиной непоседливости. Он и сам встает несколько раз и подходит то к окну, то к одной из полок, завидуя обилию собранных Левой книг по физике, математике, астрофизике и другим наукам.
А Лева продолжает приподнято:
— Ты прости меня, старик, за пристрастие к цитированию уважаемых мною ученых, но именно сейчас я никак не могу отказать себе в удовольствии привести слова того же де Бройля: "Научное исследование, — заявил он в своей статье о роли любопытства и интуиции в научном исследовании, — хотя оно почти всегда направляется разумом, тем не менее представляет собой увлекательное приключение". Ну, скажи, разве же это не так?
— Этот де Бройль, хоть он и потомок французских королей Людовиков, просто молодчина! — восторженно восклицает Илья.
— Еще бы! — смеется Лева Энглин. — Ведь он, черт побери, не только изрек эти романтические слова, но еще и выдвинул гипотезу о волновых свойствах вещества, составившую основу современной квантовой механики. Самое же удивительное, друг мой Илюша, это то, что в последние дни я думаю не только о теоретическом обосновании твоего эффекта, но и о той прелестной циркачке, которая была у вас на встрече Нового года.
— Так ты, значит, разглядел ее все-таки?! — всплескивает руками Илья. — А я-то думал…
— Таких не разглядывают, такие сами бросаются в глаза, перебивает его Лева.
— Значит, физика физикой… — усмехается Илья. Но Лева снова перебивает его:
— И даже математика математикой, а люди остаются. людьми, и ничто человеческое им не чуждо. А у тебя с нею?.. Ах, да! Прости, пожалуйста, совсем забыл о твоей Гале. Где она, кстати?
— Ты же знаешь — она геофизик и сейчас в экспедиции.
— Зимой?
— У них какие-то специальные исследования в зимних условиях.
— Ну, а как ты думаешь, если я попробую? — робко спрашивает Лева.
— Что попробуешь? — удивленно поднимает брови Илья, хотя он сразу же догадывается, что Лева имеет в виду.
— Поухаживать за циркачкой?
— Не советую, — сухо замечает Илья. — Во-первых, она не циркачка или, вернее, не то, что имеется в виду под этим несколько пренебрежительным словом. Ты же знаешь мою маму, она ведь тоже циркачка…
— Прости, пожалуйста, — испуганно восклицает Лева, — я совсем не хотел оскорбить твою маму.
— Ну так не надо оскорблять и Машу. Эта девушка заслуживает всяческого уважения. Говорю тебе это к тому, что легкой победы тут быть не может. А во-вторых, в нее влюблен еще один человек, для которого и его жизнь, и его работа — все в этой Маше. Да ты его видел, он был у нас на встрече Нового года. Это Юра Елецкий. Он художник и рисует только Машу, и, какую бы другую женщину ни изображал, все равно она будет похожа на Машу. Но он настоящий художник, о котором скоро заговорят знатоки живописи. Понял ты теперь, в какую ситуацию собираешься вторгаться? Да и зачем тебе это, когда ты весь в физике да математике! И потом, — добавляет Илья уже со смехом, — кто же будет осмысливать мой эффект с теоретических позиций, если ты увлечешься этой девушкой?
— Да, черт побери! — сокрушенно вздыхает Лева. — И на то, и на это меня явно не хватит.
Репетиции в цирке идут теперь без особых осложнений. Как только увеличиваются дистанции между ловиторкой и трапециями, сразу же вырабатывается темп, необходимый для прихода гимнастов в руки друг другу. Теперь вольтижеры выполняют все свои трюки, не нуждаясь в слишком большом наборе высоты. Они вполне успевают совершить их за время плавного и гораздо более продолжительного полета через воздушное пространство над манежем. Больше времени получается теперь и у ловитора. Пока к нему летят его партнеры, он успевает обдумать и рассчитать, в какой момент и в каком темпе идти ему на сближение с ними.
— А не пора ли нам распрощаться с сеткой и лонжами? предлагает Алеша Зарницын на десятый день репетиции.
— Еще через четыре дня, — обещает Ирина Михайловна. — Как раз две недели будет.
— Ну, если уж для ровного счета только! — смеются Зарницыны.
Через две недели сетку и лонжи действительно снимают. С непривычки работать над «голым» манежем не очень приятно, хотя вероятность падения почти исключена. Движения гимнастов теперь очень плавные, а «трасса» полетов значительно длиннее. Это дает вольтижерам вполне достаточное время для того, чтобы ориентироваться в воздухе с безукоризненной точностью.