В созвездии трапеции
Шрифт:
— У меня такое ощущение, Ирина Михайловна, — говорит своему режиссеру Маша Зарницына, — будто не мы стали легче, а воздух сделался плотнее. Стал держать нас, почти как вода. А без сетки, к которой мы за многие годы чисто психологически привыкли, лишь первое время было немножко страшновато. Но теперь я лично чувствую себя в гораздо большей безопасности, чем с сеткой и лонжами.
Это Маша говорит утром, до начала репетиции. А спустя полчаса, после того, как взбирается на отходной мостик и с безукоризненной точностью проделывает все фигуры своего трюка, она приходит в точку встречи с Сергеем на несколько мгновений раньше его и, не поймав руки брата, летит в зрительный зал… Полет ее хотя и плавный, но совершается с такой высоты, что тяжелый ушиб о кресла кажется неизбежным.
Ирина Михайловна и униформисты бросаются к ней навстречу, но и им и Маше ясно, что не успеть. И здруг из полутьмы зрительного зала, опрокидывая и сокрушая все на своем пути, устремляется ей навстречу неизвестно откуда появившийся Юрий Елецкий. Он подхватывает ее своими сильными руками, но, не удержав равновесия, падает вместе с нею в проходе между креслами.
Теперь возле них уже и Ирина Михайловна, и униформисты. Успевают стремительно соскользнуть по канату на манеж и Машины братья.
— Господи, как же это вы так? — испуганно восклицает Ирина Михайловна, склоняясь над Машей. — Что же это такое случилось с вами?.. Не разбились?..
Но всем и без этого ясно, что Маша не разбилась. Она снова уже на ногах. Улыбаясь, благодарно жмет руку Юрию:
— Если бы не он, непременно сломала бы себе что-нибудь…
— И откуда вы взялись, Юра? — удивляется Ирина Михайловна. — Просто чудеса какие-то творятся сегодня.
— Раз Маше грозила беда, — убежденно говорит за Елецкого Мушкин, — Юра не мог не «взяться»…
— Ну ладно, хватит вам разводить мистику, — сердится Ирина Михайловна. — Как оказались вы тут на самом-то деле?
— Да ведь очень просто, Ирина Михайловна. Мы как раз в этот самый момент вошли с Антоном в зрительный зал, — объясняет Юрий. — Ну и увидели, что Маша падает…
— Увидели! — перебивает его Мушкин. — Я лично ничего не увидел. Я только услышал, как затрещала какая-то лестница, которую Юра опрокинул, устремляясь к Маше.
Долго еще не утихает шум удивленных, восторженных и благодарных голосов, а Ирина Михайловна, уже успокоившаяся за Машу, тревожится теперь о другом. Как же работать Зарницыным дальше?
— Но ведь это же явная случайность! — уверяет ее Маша.
— Правильно, случайность, — соглашается Ирина Михайловна. — А где гарантия, что она не повторится?
— Опять, значит, сеточку расстелем? — морщится, как от реальной физической боли, Алеша.
— А что было бы с Машей, если бы Юра не подоспел? А разве вы, Алеша, не можете сорваться? Я тоже не за сетку, это вам известно, но тогда нужно придумать что-то другое…
— И чего вы голову ломаете над этим? — удивленно пожимает плечами Маша. — Проще простого решается вопрос. Юра показал нам его решение. Нужно поставить пассировщиков с четырех сторон манежа. Мы ведь срываемся с большой высоты, и падение наше происходит довольно плавно. За это время можно подоспеть в любую точку манежа.
— А если мимо? В зрительный зал, как Маша только что?
— Ну, это я сама виновата, — смущенно улыбается Маша. Нужно было затормозить полет задним сальто. Да и вряд ли вообще случится такое еще раз. Просто нужно быть немножко повнимательнее.
— Ну что ж, — соглашается наконец Ирина Михайловна после некоторого раздумья. — Давайте ограничимся пока лишь этой мерой предосторожности — поставим у барьера манежа униформистов.
Кроме своей лаборатории в научно-исследовательском институте, Лева Энглин и Илья Нестеров встречаются почти ежедневно на квартире Левы. И разговор у них теперь об одном и том же — в чем суть достигнутого Ильей эффекта? У Левы множество гипотез, но все они таковы, что Илья почти умоляет его никому о них больше не рассказывать, на что неунывающий Лева отвечает словами Циолковского:
— "Если мы не будем свободно высказывать новые мысли, то и наука не будет идти вперед".
А сегодня они собрались у Ильи. Поужинали в компании с Михаилом Богдановичем, сидят теперь в кабинете Андрея Петровича, не торопясь высказывают друг другу свои мысли.
— Ты знаешь, что говорят о нас в институте? — спрашивает Леву Илья.
— Догадываюсь, — усмехается Лева. — С точки зрения тех скудных познаний, которыми располагает современная наука о гравитации, наше предположение, что в твоем эффекте действуют гравитационные или антигравитационные силы, конечно, кажется им невероятным. Но ведь еще совсем недавно невероятным казалась и идея гиперболоида инженера Гарина из фантастического романа Алексея Толстого. Опровергал ее даже такой крупный авторитет в области оптики, как профессор Слюсарев. А у нас теперь квантовые генераторы света — лазеры. Устройство их, конечно, иное, но в принципе самого явления много общего с гиперболоидом инженера Гарина.
Замолчав, Лева пристально всматривается в хмурое лицо своего друга.
— Не нравишься ты мне в последнее время, Илья, — недовольно произносит он. — Похоже, что стал сдавать…
— И ничего похожего! — злится Илья. — Просто устал немного. Я ведь целыми днями в сплошных контратаках. И с отцом, и со всеми нашими… Ты же знаешь. Но могу я позволить себе высказать хоть тебе-то свои сомнения?
— А сомнения, значит, уже завелись?
— Они, по-моему, просто необходимы. Это только самовлюбленные дураки ни в чем не сомневаются.
— Ах, это, стало быть, творческие сомнения! Ну, таких-то и у меня хоть отбавляй. Такие побуждают к поискам, не дают успокаиваться.
Лева берет с полки какую-то книгу и, машинально перелистывая ее, продолжает:
— В последнее время я много думаю о гравитационных волнах. То, что они являются физической реальностью, следует из общей теории относительности Эйнштейна. А раз это так, то любое тело, излучающее гравитационные волны, должно терять часть своей энергии, а следовательно, и массы.
— Гравитация носит, значит, энтропийный характер! — сразу вдруг оживляется Илья. — Есть тут, стало быть; что-то общее с энтропией термодинамических явлений. Ты знаешь что-нибудь о работах Константина Эдуардовича Циолковского в области, общей термодинамики? Или тебя, специалиста по ядерной физике, вопросы термодинамики не волнуют?
— Почему же? — обижается Лева. — Мне хорошо известны его высказывания против энтропийных постулатов Томсона — Клаузиуса, утверждавших непрерывное обесценивание энергии в природе и неизбежность "тепловой смерти" Вселенной. Циолковский же считал, что все явления в природе обратимы и что с той же закономерностью, с которой тепло переходит от более горячих к менее горячим телам, оно должно течь и в обратном направлении.