В Суоми
Шрифт:
Командир второй роты предлагал окружить со всех сторон Сала и начать наступление по всем правилам военного искусства.
— Твое предложение не годится. Лишняя стрельба. Лишние потери. Надо в темноте подойти к дому, где спят господа офицеры. Окружить его. И послать лейтенанту записку-ультиматум, чтобы немедленно сдавался.
— Незачем объявлять врагу, с какой стороны и как на него наступаешь.
— Нет, пока он не разобрался в обстановке, надо взять его на испуг. По-моему, надо как можно меньше шума. Пленного солдата мы пошлем с запиской.
Вторая рота подошла к хуторам.
Головные — их слепила метель — чуть было не прошли мимо, но один из них все же успел вовремя заметить низкое, темное пламя ракатулета.
ГЛАВА ПЯТАЯ
— Не вовремя Инари ушел в разведку, — проворчал командир второй роты.
Ему думалось, что Инари, служивший ранее в армии, поддержит его план и Коскинену придется уступить и не совершать необдуманных поступков. Но Инари, взяв с собою Каллио, ушел вперед обрывать провода, не дождавшись второй роты. Ему уже полагалось бы вернуться обратно, но его все не было.
— Что ж, в таком случае придется действовать без Инари, — сказал Коскинен. — Надо воспользоваться погодой.
В печной трубе завывала вьюга, и казалось, даже в жарко натопленной комнате проносился холодный ветер.
У самого входа были составлены в козлы винтовки.
Коскинен писал записку.
— Вот, — сказал, вставая, Коскинен и громко прочел записку:
«Господин лейтенант! Село окружено. Ваши солдаты все арестованы. Связь прервана. Выходите на крыльцо с поднятыми руками. И тогда вам не причинят никакого зла… Мы будем ждать пять минут с того момента, как закроется дверь за нашим вестовым. Ваш солдат может уверить вас, что мы имеем достаточно силы, чтобы взять вас.
Штаб партизанского батальона Похьяла
Уполномоченный ЦК Финской компартии
— Ты возьмешь, Лундстрем, с собой десяток парней и окружишь дом, где находятся господа офицеры. Возьми с собой к лейтенанту того пленного егеря. Пусть подтвердит все то, что я написал. Если через полчаса Инари не возвратится, второй роте придется окружить казарму.
Дом, отведенный под казарму, находился в конце села. Офицеры снимали квартиры для себя в другом конце.
— Будет исполнено, товарищ командир, — постарался по-военному отрапортовать Лундстрем.
Приняв из рук Коскинена записку, он пошел отбирать десяток парней. Потом, освободив из чулана пленного егеря и объяснив ему, что к чему, Лундстрем вышел на крыльцо.
Первый раз в жизни он командовал вооруженным отрядом, первый раз в жизни ему приходилось выполнять боевое задание.
Эх, если бы увидели его сейчас ребята из цеха!
Он захлопнул за собой дверь и сразу же точно ослеп. Снег, тонко шелестя, срывался неудержимым потоком с крыш, вздымаясь из-под самых ног вверх, поддувал под шарф, который сразу отяжелел, слепил глаза, таял на щеках, стремился пролезть за шиворот.
Шли медленно, отворачивая лица от ветра.
Вел их пленный егерь, хотя вскоре выяснилось, что два партизана отлично знают село; им был также знаком дом, где жили офицеры.
«А вот и изба, где я так неудачно брился», — узнал Лундстрем.
Банька, где они с Олави прожили столько томительных дней за частоколом, в темноте не была видна. Через полторы сотни шагов офицерский дом. В одном из окон виднеется свет.
Лундстрем отдал приказ со всех сторон окружить дом. Он сам расставил под окнами товарищей, одного поставил на самом крыльце.
Вайсонена, лесоруба атлетического сложения — еще недавно он выступал боксером на южном побережье, — Лундстрем взял с собой.
Взойдя на крыльцо, он осторожно стукнул в дверь.
Ответа не последовало. Лундстрем стукнул второй раз — все тихо. Тогда он нажал щеколду, и дверь сама подалась. Фельдфебель ушел сегодня к своей девушке и оставил дверь незапертой, чтобы не тревожить под утро господина поручика. Поручик послал своего заместителя ревизовать пограничные посты на границе. Было получено секретное, сообщение о том, что, теснимые красными частями, отдельные отряды «карельских повстанцев», возможно даже со скотом и частью насильно угоняемого ими населения, могут в ближайшее время прибыть в Финляндию. Они могли появиться и на этом участке границы.
Итак, один только поручик Лалука был сейчас дома, и по тонкой полоске света, проникавшего сквозь щель из двери его комнаты в коридор, ясно было, что он не спит.
Слышно даже, как он тихонько насвистывает «Бьернборгский марш», звеневший вызовом всему русскому.
Фельдшерица ушла всего полчаса назад.
— Войдите, — сказал он, услышав легкий стук, и подумал: «Кто бы это мог так поздно заявиться? Уж не забыла ли милая нэйти что-нибудь?»
Повторять приглашение не пришлось. Дверь распахнулась, и первым вошел солдат. Увидев поручика, лежащего под одеялом в постели, он откозырял и, произнеся: «Осмелюсь вручить», — передал поручику записку Коскинена.
Лундстрем и Вайсонен вошли вслед за солдатом.
— Что это за люди? — недовольно поморщился поручик.
Но Лундстрем настойчиво сказал:
— Господин поручик, читайте записку.
Солдат услужливо взял лампу со стола и поднес к изголовью постели. Поручик с некоторым удивлением принялся за чтение записки.
Он прочел ее не отрываясь и поднял изумленные глаза на вошедших. На него смотрели два дула.
«Вот так Александра берут — в нижнем белье, на постели, — горько подумал он, и взор его упал на портрет, висевший на стене. — Пожалуй, лучше покончить самоубийством, как Шауман», — мелькнула у него мысль, и рука привычным жестом (так он делал по утрам) полезла под подушку, к нагану. Но в эту секунду поручик почувствовал тяжелый удар по локтю, и рука безжизненно повисла.
— Это мой удар, — весело сказал Вайсонен, — я умею, завтра все заживет.
— Одевайтесь, пожалуйста, — вежливо предложил Лундстрем.
Поручик под наведенными на него дулами медленно начал одеваться.
Он взглянул на солдата. Солдат по-прежнему стоял, вытянувшись в струнку, держа руки по швам. Погоны его были сорваны.
«Как это я сразу не заметил?» — удивился поручик.
Лундстрем опустил еще теплый, взятый из-под подушки наган в свой широкий карман.
В комнату входили партизаны. На их лицах светилось нескрываемое любопытство. Офицер был теперь в их руках.