В Суоми
Шрифт:
Он помнил Инари ныряющим в озеро за винтовками. И ему было жутко даже подумать о том, что Инари может погибнуть.
Почти полчаса продирался небольшой отряд сквозь снежную бурю, прежде чем добрался до казармы.
Шагах в пятидесяти от дома Унха остановил партизан. Они разошлись по сторонам, окружая казарму.
Вайсонен начал уже готовить себе снежный окопчик. Два-три других партизана тоже приготовились к предстоящей драке. Это были те, которые атаковали лесной барак шюцкоровцев.
Лундстрем вместе с пленным егерем поднялся на скользкое крыльцо. В замерзшее окно виден был свет. Значит, там дежурные бодрствуют.
И вдруг Лундстрем слышит тонкий голос скрипки. Из-за дверей, приглушенная, льется мелодия григовской «Песня Сольвейг». «Это, наверное, послышалось мне», — усомнился он.
Невероятно, чтобы темной зимней ночью, когда по уставам всех армий мира полагается спать, в казарме играли на скрипке.
Лундстрем взялся за дверную ручку. Он услышал и сквозь шум холодного ветра, как за спиной у него щелкнуло вразнобой несколько затворов партизанских винтовок.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Инари и не думал погибать. Когда он вместе с Каллио прошел через всю деревню и вышел на дорогу, он отыскал сосенку повыше и потоньше, срубил ее, отделил ветки и разорвал провода.
К этому времени снегопад усилился и ветер стал неистовее. Надо было возвращаться.
Инари хотелось на обратном пути спять часового у казармы.
Смена будет только часа через два, а за это время, несомненно, успеет подойти вторая рота, и боевая операция будет закончена. Но когда Инари подходил к казарме, он неожиданно для себя обнаружил, что помощник его, правая рука, Каллио, исчез, словно провалился сквозь землю. Каллио, не предупредив товарища, на полминуты отстал поправить ремень на правой лыжне. Но этого было довольно, чтобы вьюга разлучила их. Инари, очутившись около казармы, увидел, что он один. Громко звать товарища, кричать нельзя — разбудишь солдат. Оставалось подождать несколько минут, — может быть, Каллио сам подойдет; а если не подойдет — вернуться в штаб и тая с Коскиненом решить, как действовать.
Ночь и без этого ветра была холодна; валящий с неба снег лишь немного умерял мороз. Через две минуты ожидания Инари продрог.
Он нажал на палки лыж и хотел было уже идти, но его внимание привлекло освещенное окошко казармы. На покрытом ледяными папоротниками стекле светилось плоское, гладкое местечко, как будто кто-то, вглядываясь в темноту ночи изнутри, надышал небольшой кружочек. Инари подкрадывается к самому окну. Кружок на стекле уже успел подернуться гладким, туманным, тоненьким слоем льда. Сквозь этот слой видно ровное, немигающее пламя керосиновой лампы.
Инари видит освещенный стол. Солдат сидит на стуле, он положил голову на стол, между колен поставлена винтовка. Ясно, что это часовой и что он спит. Не снять его сейчас было бы ошибкой; но Инари чувствует, что пальцы его совсем одеревенели.
Так караульного не снимешь, надо разогреться. Инари становится на лыжи и начинает быстро ходить по дороге около казармы взад и вперед. Но чертовский ветер с северо-востока дует как будто назло.
Ветер этот старается размотать шарф и сорвать его с шеи. Ветер этот как будто хочет, чтобы Инари ослеп, — он швыряет ему прямо в глаза пригоршни снега. Но Инари не останавливается ни на секунду, он чуть-чуть согрелся. Он натирает руки и лицо снегом и подходит к самой казарме.
Пальцы уже подчиняются ему. Но, может быть часовой проснулся? Инари подходит к глазку. Нет, все в порядке.
Инари сходит с лыж, бережно прислоняет их к стене и подымается на скользкое обледеневшее крыльцо.
Ветер сдувает с крыши комья легкого снега и сыплет на голову. Инари входит в дом.
Небольшой темный коридорчик. Снова дверь. Чертовски громко скрипят его кеньги с мороза.
Дверь в комнату открыта. Висячая лампа.
Ровный полукруг света ложится на стоящий под нею крашеный круглый стол.
У стен стоят продолговатые ящики, напоминающие шкафчики для хранения платья в цехах или банях. Комната большая. Сейчас полутьма ее наполнена храпом нескольких десятков молодых здоровых парней.
Теплое дыхание идет от двойных нар, стоящих вплотную у одной из широких стен казармы. Здесь могут спать спокойно, не тревожа друг друга, пятьдесят человек.
На мгновение Инари внутренне содрогается, подумав об этом. Но отступать, ему кажется, поздно.
«Спокойствие, Инари, спокойствие!» — шепчет он сам себе.
Тепло комнаты обволакивает его, и, скрипя кеньгами, он подходит к спящему за столом часовому.
Как крепок его сон!
Инари держит в одной руке револьвер. Со всей осторожностью, на какую только способен, стараясь не разбудить дневального, берет он у него винтовку. Тот легко выпускает ее и, сладко вздохнув, кладет левую руку на стол.
Инари опускает винтовку позади себя на пол у самой двери и снова подходит к дневальному.
Стук собственного сердца кажется ему оглушительной барабанной дробью. Он может разбудить этих мерно дышащих солдат — и тогда… тогда все кончено. Он чувствует, что одежда его стала влажной.
Инари подносит дуло револьвера к самому лбу спящего.
Дневальный, осязая кожей холодок, машинально отводит назад голову и бормочет сквозь сон:
— Ну, уж это, ребята, бросьте!
«Он может разбудить всех», — пугается Инари и левой рукой зажимает ему рот.
Дневальный наконец нехотя открывает слипающиеся глаза и, словно вспомнив, что он находится на посту, пытается вскочить. Но Инари усаживает его на место. Теперь-то солдат увидел направленный на него револьвер и понял, что перед ним стоит совсем чужой человек.
— Тише! Если шелохнешься и громко скажешь слово, это будет твое последнее слово на этом свете, — угрожающе шепчет Инари.
Но дневальный и так перепуган до смерти.
— Сколько здесь человек? — шепчет настойчиво на ухо ему Инари, по-прежнему держа револьвер у его лба.
— На ужине было тридцать.
— Где остальные?
— Восемнадцать в разных заставах, пять послано для проверки телеграфных линий.
«Черт побери, мы поймали только четверых, — выругался про себя Инари. — Куда бы мог запропаститься пятый?»