В Суоми
Шрифт:
— Обыскать его, оружие отдать Олави! — командовал Лундстрем.
— Он убил Унха… — горько повторял Каллио. — Идем, Лундстрем, отсюда… Там он лежит, мой друг, Унха Солдат… Он ранил Сара, — и, с омерзением пнув ногою фельдфебеля, поднял валявшуюся, теплую еще от выстрелов винтовку. — Вот из этой!
И они вышли на улицу.
Каллио хотел вечером зайти проведать Эльвиру, — сколько времени они не видались! Но сейчас он обо всем этом забыл и от горя словно обезумел.
— Я шел по улице и ни о чем не думал, — рассказывал Каллио Лундстрему. — Вдруг вижу — бежит мне навстречу этот человек и что-то кричит. Шагах в двадцати — тридцати бегут за ним наши ребята и кричат: «Стреляй, стреляй!» Я схватил с плеча винтовку и выстрелил. Промазал. Хочу стрелять второй раз — затвор не открывается, а пока я вожусь с затвором, подбегает ко мне эта сволочь (я обо всем забыл, вижу только один затвор) и с разбегу ударяет меня носком сапога в ногу; я рукою хватаюсь за ушибленное место, а он в эту секунду выхватывает мою винтовку и бежит с нею дальше. Тут стрельба идет со всех сторон, а этот егерь вскакивает в избу и стреляет напропалую из моей винтовки!
Лундстрем, казалось, совсем не слушал рассказ Каллио. Он спешил к Унха, которого уже подняли на руки и осторожно понесли к больнице.
Вместе с группой лесорубов, несших Унха, шагала молодая, тепло одетая женщина с белой повязкой Красного Креста на рукаве.
Из избы вынесли фельдфебеля и тоже понесли, по распоряжению Лундстрема, в больницу.
Рядом с фельдшерицей шагал удрученный Каллио.
— Он убил Унха, — еще раз сказал Каллио Лундстрему, как будто видел его после катастрофы впервые.
— Нет, ваш Унха только тяжело ранен и, по-моему, совсем не смертельно, — сказала фельдшерица.
— Только ранен? Может выжить? — обрадовался Каллио.
— Думаю, что выживет, если будет спокойно лежать в постели и пользоваться своевременной врачебной помощью, — успокаивающе проговорила фельдшерица.
— Тогда вы ангел, сестрица! — чуть не запрыгал на месте Каллио. — Ну вот, мы и у цели! Прошу вас, барышня, не сердитесь на Унха, — чистейшей души человек. Вылечите его. А если он умрет, мы разнесем эту больницу по бревнышку!
— Простите грубость наших ребят, фрекен, это всего-навсего простые лесорубы, они не обучались нигде манерам и топором владеют лучше, чем языком, но они чудесные парни, и сердца их сейчас наполнены тревогой за жизнь товарища, фрекен, — сказал по-шведски Лундстрем и подумал: «О, если бы увидели ребята из цеха, как я провожу сегодняшний вечер, — ведь моему рассказу они ни за что не поверят!» Он повторил: — Простите их, фрекен.
— Это невежи! — с презрением прошептала девушка.
И они вошли в палату.
— Разденьте его, — показала фельдшерица на Унха.
Хильда бросилась к нему.
Унха открыл глаза, оглянулся и, увидев встревоженное лицо Каллио, превозмогая боль, попытался улыбнуться.
— Не убили все-таки, капулетты!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Обойдя все избы, в которых расположились его люди, и объявив им об уходе в Советскую Карелию, Инари пришел в казарму и прилег отдохнуть на кровать в канцелярии пограничного отряда, теперь караулке.
Но не успел он и задремать, как в комнату ввалился караульный с одним из возчиков.
— Товарищ командир, мы задержали его, когда он пытался удрать из села. Он остановил лошадь только после нашего выстрела в воздух, — сказал караульный.
Инари хорошо помнил этого возчика с того дня, когда тот ворчал, что люди, которые писем не ждут, получают их, а те, которым письма из дому нужны до зарезу, томятся от неизвестности.
— Что же ты нарушаешь приказы? — Инари был строг.
— Видишь ли, — смутился возчик, — я решил сначала не платить недоимок.
— Правильное решение!
— Потом узнал, что наши все уходят отсюда. Так вот, у меня лошадь с собою, а корова, жена и сынишка дома. Четырнадцать километров отсюда моя деревушка. Ну вот и все.
— Поэтому ты, мобилизованный в обоз, решил бежать?
— Да нет же, Инари! Как я здесь живу? От руки ко рту. Что сработал, то и в рот. Мне нигде хуже быть не может. Ну вот, и я решил не платить недоимок.
— Слышал! — начинал сердиться Инари.
— А раз ребята все уходят, я решил тоже идти со всеми и взять с собой жену и Микки. Разреши съездить. Туда три часа, ну и обратно четыре, да там в два часа с женой соберусь. Самое большое в восемь часов все и оберну. Сейчас пять, — честное слово, к часу буду. Дай мне мерку овса для мерина.
— Можно выпустить его из села, — распорядился Инари, подумав о том, что возчик этот явится глашатаем восстания в своей деревне.
Возчик радостно благодарил.
— Когда погрузишь сына, жену и барахлишко, не нужны будут твои сани обозу. Только трудности лишние… Но если ты решил идти с нами, мы тебе поможем.
А через две минуты по всему селу загрохотали выстрелы. Они рвались близко, казалось — совсем рядом с казармой.
Потом все замолкло.
В караулке люди волновались, хотели бежать на выстрелы, чтобы принять участие в завязавшейся схватке. Но в казарме пленные солдаты, и как бы они себя ни вели, нужно быть настороже!
Инари выбрал самого спокойного и уравновешенного из всех бывших в караулке и приказал ему, благо стрельба уже прекратилась:
— Анти, иди сейчас же на улицу, разузнай, в чем дело, и немедленно донеси обо всем происходящем мне. Я буду здесь.
Анти встал, закинул за плечо винтовку, приладил к поясу медный котелок.
— Котелок тебе ни к чему сейчас.
— Да он, товарищ Инари, с ним не расстается!
Медный Котелок вышел спокойно на крыльцо и, закрыв за собою дверь, вытащил из кармана синюю ленточку общества трезвости и вдел ее в петлицу. Он попробовал, прочно ли держится этот бантик в петлице, и спокойно пошел по опустевшей улице.
Выстрелов не было. Анти пошел в другую сторону, противоположную той, откуда раньше слышалась стрельба. Неизвестно еще, чем здесь кончится, а его дело сторона. Он не хотел быть замешанным ни в какое кровопролитие и решил незаметно улизнуть.
Инари, ожидая возвращения Анти, нервничал.
«Я залеплю ему выговор перед строем за такую неисполнительность», — негодовал он, когда в караулку вошел Лундстрем.
— Коскинен послал меня за тобой. Сейчас же иди. Небольшое совещание.
— У меня через полчаса развод, а моего заместителя Унха нет. Я не могу уйти.