В Суоми
Шрифт:
— Совещание короткое, через полчаса придешь обратно. А в крайнем случае задержишь развод на четверть часа. Унха не жди… Унха не придет…
Инари посмотрел на Лундстрема недоумевая.
Когда они вошли к Коскинену, в комнате, кроме него, были Олави, рыжебородый командир второй роты, а за столиком под перевернутым портретом Шаумана сидел растерянный поручик Лалука.
— Мы берем с собой в Советскую Карелию, — говорил Олави, — господина поручика залогом того, что с нашими ранеными, которых с собой взять мы не можем, будут здесь обращаться по-человечески. Когда они выздоровеют, мы обменяем их на господина поручика. Это, по-моему, самый разумный и целесообразный выход из создавшегося положения. Что на это может сказать господин поручик?
— Господа, я нашел благородный выход для вас и для себя. Я даю честное слово финского офицера, что в том случае, если вы меня оставите здесь на свободе, ни одного волоса не падет с головы ваших людей, я гарантирую им полную личную безопасность и обеспечиваю самый лучший уход и потом высылку в Советскую Карелию, если они захотят, — сказал поручик Лалука, переводя взгляд с одного лица на другое.
— Реальные гарантии? — спокойно спросил Коскинен.
— Я уже сказал вам — честное слово финского офицера.
Рыжебородый громко, оглушительно смеется, Коскинен улыбается.
«Этот офицеришка ценит свое слово больше, чем жизнь Унха и Сара!» — мрачно думает Инари. Ему совсем не смешно, он отлично знает, какие превосходные ребята Сара и Унха.
— А что, если власти не захотят считаться со словом финского офицера? — так же спокойно продолжает Коскинен.
«Господи, как он устал!» — думает Олави, глядя на Коскинена.
— Этого не может быть! Я готов поклясться, что отдам все, что у меня есть, самого себя, наконец, на защиту, на исполнение своего честного слова, если вы не уведете меня отсюда в Россию.
— Мы обдумаем ваше предложение, господин поручик, — говорит Коскинен. — Лундстрем, уведи господина поручика.
И Лундстрем уводит поручика. Щелкает замок, слышны шаги часового в коридоре.
Пока не возвращается Лундстрем, все молчат.
Колеблется язычок пламени на фитиле лампы, когда Лундстрем закрывает за собою дверь.
— Ты серьезно сказал о том, что мы обсудим это предложение? — спрашивает рыжебородый.
— Вполне серьезно, товарищи. Дело в том, что финляндское правительство официально не объявило войны Советской России. Советская Россия хочет мира. Мирное строительство — вот где будет окончательная победа. Если мы уведем с собой финского пограничного офицера, советские власти по всем дипломатическим правилам должны будут выдать его обратно. И тогда уже наши раненые, оставленные в Сала, будут совершенно беззащитны. Поручику же, если мы заставим поклясться при уважаемых свидетелях, будет стыдно потом отрекаться от своего торжественного обещания, и он постарается его исполнить. Поручика я не рекомендовал бы брать с собой, даже если бы он и не был согласен ни на какие обещания. Безопаснее просто пристрелить его, если это нужно. Мы обязаны сделать все, чтобы не было и намека на возможность какого-нибудь, даже самого маленького пограничного инцидента.
Лундстрем сказал:
— Я все-таки не согласен оставлять здесь, без всяких гарантий, наших товарищей.
— Но взять их с собой нельзя! Они не доедут.
Командир второй роты присоединился к Коскинену.
— Я с удовольствием расстрелял бы поручика, — сказал Инари.
— Тогда Унха и Сара наверняка будут расстреляны. — Коскинен встал. — Впрочем, если хотите, мы спросим, что думают обо всем этом сами раненые, — пусть их мнение для нас будет решающим.
Все встали.
В темном коридорчике к Коскинену подошел Инари и почти на ухо прошептал:
— Я думаю, что в конце концов ты прав, Коскинен. Я не могу идти с вами в больницу, я должен идти сменять караулы, мой голос — за тебя.
И они все вышли на улицу. В немногих окошках еще мерцали огоньки. Инари свернул направо. Остальные молча пошли прямо к больнице.
— Товарищ командир, куда девался Сунила, почему его не было на совещании? — вдруг вспомнил Лундстрем.
— Не знаю, — сухо ответил Коскинен.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Рядом на больничных койках лежали Сара и Унха.
Унха казалось, будто к ключице приложен кусок раскаленного железа.
«Да, идти вместе с отрядом я не смогу», — думалось ему, и он, стараясь сдержать стон, искоса взглядывал на койку справа.
На ней бредил Сара. И в бреду своем он видел стариков родителей, которым теперь уже никто не сможет помочь.
На койке слева спокойно спала фельдшерица, и золотистые волосы ее рассыпались по подушке.
«Это она поручика во сне видит», — подумал Унха, но улыбки у него не получилось, и он пытался, не обращая внимания на боль, забыться сном хотя бы на несколько минут.
Фельдшерица действительно старалась, главным образом для господина поручика. Когда она, наложив повязку и указав Хильде, как обращаться с ранеными, уже собиралась уходить домой, в помещение больницы вторглись незнакомые ей люди — вооруженные лесорубы, назвавшие себя штабом. Из всех них ей немного знаком был один лишь высокий, Олави, — тот самый, на поведение которого совсем недавно сетовал старик, отец Эльвиры. Так вот, оказывается, чем был он болен, а она-то, глупая, давала разные медицинские советы!
— Подождите, фрекен, — сказал ей ласково человек, и раньше уже разговаривавший с нею по-шведски, — погодите, фрекен, не уходите еще несколько минут, вы нам будете нужны. — И затем, уже совсем тихо, чтобы слышала только она, спросил: — Фрекен, почтарша в Коски не приходится ли вам родственницей? Очень похожи вы на нее.
— Только сестра, — улыбнулась фрекен и сразу же замерла.
В комнату ввели поручика, а за ним вошел церковный староста.
Унха раскрыл глаза.
Он был в полной памяти и ясно понимал все, что происходит вокруг него. Он ясно слышал, как фельдшерица говорила о том, что раненых трогать нельзя. Но он не знал еще о том, что батальон уходит в Советскую Карелию.
Сара по временам приходил в себя и просил воды. Фельдшерица до прибытия доктора боялась давать ему пить. Пуля попала, по ее предположению, ему в живот. Вот и сейчас он, с трудом шевеля своими пересохшими губами, просил:
— Воды глоточек дайте!
— Сара, ты слышишь меня? — спросил Коскинен.
— Да, — прошептал Сара и застонал.
— Унха, ты слышишь?
— Слышу.
— Мы уходим в Советскую Карелию. Мы вернемся, но когда — неизвестно. Вас с собой брать нам нельзя. Мы хотим обеспечить вам неприкосновенность. Мы хотели взять заложником с собой господина поручика, а когда вы выздоровеете, обменять его на вас. Понимаете? А господин поручик предлагает дать клятвенное обещание, что он обеспечит вам уход и полную безопасность, не щадя своей жизни, если мы его оставим здесь, в Суоми, и не возьмем с собой в Карелию.