В Суоми
Шрифт:
— О лошади подумай, а не о плате. Смотри, чужие больше, чем ты, работают, спасая ее.
Да, тут было не до разговоров.
Олави приказал свернуть с наезженного следа направо и идти дальше по самому берегу.
Продвигаться по берегу было труднее, хлопотливее, но зато безопаснее.
Отдав нужные распоряжения, Олави решил воспользоваться непредвиденной остановкой, чтобы устроить своих поудобнее.
У Эльвиры в санях оказалось несколько палок. Олави поставил их стоймя по бортам саней, прикрутил покрепче и сверху натянул одеяло. Так ребята были защищены от снегопада.
В санях были еще одеяла и оленьи шкуры. Старуха не поскупилась и собрала дочери и внучкам в дорогу все, что можно было найти теплого. Теперь взятое пригодилось. На торчком стоящие жерди Олави набил по бокам одеяло и оленью шкуру. Получилась защищенная от ветра и снега уютная полутемная кибитка. Свет проходил только спереди.
Наступили сумерки.
Февральские дни у Полярного круга коротки.
Пока Олави возился с санями, Эльвира успела сбегать к ближайшему костру и подогреть взятое из дому молоко.
Нанни спала как ни в чем не бывало. Хелли же стала жадно глотать теплое молоко. В темноте закутанная Эльвира неловко приняла от Хелли бутылку и пролила немного молока.
— Да, темно, — говорит Олави и достает из доложенной на дно саней сумки стеариновую свечу. Старуха теща обо всем позаботилась! Он втыкает эту свечу в горлышко бутылки. — Вот я освещение готово, подсвечник хорош.
Чиркает спичку, и трепещущее пламя свечи мечется в кибитке.
Олави идет дальше, к голове обоза.
Вытащенную из воды лошадь возчик обтирает попоной. Олави распределяет груз этих саней между соседями.
Мимо бесконечной вереницей проходят груженые сани.
Лошади вязнут в снегу по самое брюхо. Мелькают угольки трубок, слышится брань.
По-прежнему идет снег.
Обоз медленно продвигается вперед.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Инари снится сон… Глубокая холодная вода… Он нырнул из самой глубины, и сердце его бьется, как колокол, оно, словно хочет выскочить из груди. Перед глазами покачивается на темной воде карбас. Через борт к Инари склоняется Коскинен.
— Кого же тебе надо? Кого ты хочешь видеть, товарищ Инари? — спрашивает он.
Интересно, как попал Коскинен на этот груженный таинственной кладью карбас, плывущий по течению? Но откуда бы он ни взялся, даже от него надо скрывать, что везут на карбасе, и Инари, карабкаясь на борт, говорит:
— Смотри, ты совсем поседел, и только усы у тебя темно-желтые…
— Это от курения, — отвечает Коскинен и показывает кончики пальцев — они тоже рыжие от табака, — Кого бы ты, дружище, хотел видеть сейчас?
Навстречу Инари, протянув вперед руки, идет Хильда. Позади, за ее головой, сияет солнце. Лучи пробиваются сквозь пряди светлых волос, и волосы сами светятся ровным ласковым светом. Он идет ей навстречу, берет ее за крепкие руки и слышит кончиками пальцев и всем сердцем своим, как пульсирует ее жилка у запястья. Он поворачивается на правый бок и просыпается с улыбкой на губах.
Лежать неудобно, жестко. Мешает ручная граната.
Не слышно ни шума разговоров, ни выстрелов, холод не пробрался еще под одежду, и никто не тряс за плечо. Он проснулся сам по себе, — значит, спал он немного. Было совсем светло.
Утро?
Инари протер глаза, и сразу две мысли пришли в голову: первая — арьергард должен был выйти утром, на рассвете, в путь; вторая — Хильда!
Она ушла за спиртом и сейчас же должна была вернуться. И вот, поди ж ты, до сих пор не пришла!
Инари вскочил.
Под ногами сено. Над головою сошлись острым углом доска крыши. Он на сеновале. Теперь он ясно припомнил все и, взяв в руки русскую винтовку, начал спускаться вниз.
«Здорово заспались ребята, — подумал он, — а как раз сейчас самое лучшее время для дороги».
Инари распахнул дверь в комнату.
Никого в избе нет.
Только, прибирая горницу после неожиданной ночевки отряда, возятся хозяин и хозяйка.
Увидев Инари, старуха спросила:
— Разве вы возвращаетесь?
— Нет, я отстал. Я сейчас догоню своих, — ответил Инари.
Хозяйские часы хрипло пробили два раза.
Инари подошел к стене прихожей, чтобы взять свои лыжи, но их на месте не оказалось. Он обшарил взором всю стену — лыж не было. Он вышел на улицу — и у наружной бревенчатой стены их не нашел. Тогда он, уже покрытый хлопьями мокрого снега, вошел обратно в горницу и спросил хозяина:
— Не знаешь, старина, как бы мне раздобыть здесь лыжи?
— Не достанешь, все партизаны забрали. Хоть шаром покати! Придется тебе вдогонку на своих на двоих шагать! — ответил старик и подмигнул.
— Поройся в чуланах — может быть, раскопаешь какую-нибудь заваль?
У соседей лыж тоже не оказалось. Партизаны и в самом деле все забрали с собой; и все же хозяин нашел одну пару. Это были лыжи Инари, почищенные, смазанные, готовые к новым дальним переходам.
— На сеновале нашел, в сене, где ты спал, повыше изголовья! — сказал хозяин, подсмеиваясь над забывчивостью Инари.
Но Инари-то отлично помнил, что свои лыжи он оставил на улице, прислонив к избе. Кто же позаботился о нем? Значит, Хильда приходила к нему, когда он спал?
Попрощавшись с хозяином, Инари вышел на улицу. Он шел по следу отряда. Здесь ему никогда не приходилось бывать, но он шел так уверенно, как будто приближался к родным местам, словно каждую тропинку он знал наизусть.
Пар с шумом вырывался из его рта, а пот, крупными каплями скатываясь со лба, подступал к глазам. И хлопья снега и капли пота мешали смотреть прямо перед собой.