В таёжных дебрях Подкаменной Тунгуски
Шрифт:
Дашка во всех дальнейших маршрутах сопровождала меня безотлучно, как и было положено хозяйской охотничьей собаке. За хозяина она признала меня не сразу. Почти сутки ходила на некоторой дистанции от нашего лагеря. Несколько раз я пытался подойти к ней и накормить мясом. Но Дашка пугливо убегала от меня и еду из моих рук не брала. Только на следующий день она подпустила на расстояние вытянутой руки, съела предложенный кусок мяса, и больше не отходила от меня ни на шаг до конца сезона.
Уже в качестве хозяйской собаки она попыталась «сесть мне на шею» – расширить рамки поведения, дозволенного охотничьей собаке, и держаться со мной запанибрата. Но Валентин заранее предупредил, что можно и чего нельзя ей позволять: «Собака не имеет права жить, спать и даже просто заходить в палатку хозяина. Для этого у неё есть навес перед палаткой (на выезде) или своя будка (дома). В перерывах между охотами её должен кормить хозяин. Если нет специально заготовленного корма, то давай ей просто сырое мясо, не вздумай дать ей варёное или жареное! Наши собаки приучены к сырому мясу, а другим их и от охоты можно отвадить, и желудки им расстроить.
Во время охоты лайка имеет право облизать горячую кровь с каждой застреленной белки – это её награда. После снятия шкурки, тушка зверька также отдаётся собаке – это её обед. И вообще, держи её в строгости, требуй безукоснительного выполнения всех своих приказов. Слабину любая охотничья собака, а хитрая и ленивая Дашка в особенности, почувствует сразу. Тогда управлять ей станет намного сложнее. Она вообще может перестать тебя слушаться».
Дашка, через час после признания меня хозяином, зашла в палатку и улеглась спать в пологе на мой спальник, правда, для начала, в ногах. Я оторопел от такой неслыханной наглости, вспомнил наставления Валентина и тут же провёл
Так как Дашка была «белочницей», то и искала белок, распугивая всю остальную живность в радиусе 200–300 метров! А впрочем, предупредить животный мир о моём появлении в тайге, было кому и без неё. При передвижении человека или крупного животного, начинали противно визгливо кричать птицы – кедровки. Они задолго до прихода зверя или человека предупреждали всех обитателей тайги. Внешне кедровки были очень похожи на обычных городских ворон, разве что хвосты у них были длиннее. А вот издаваемые ими звуки были гораздо резче, пронзительнее и неприятнее привычного вороньего карканья. Может быть, мне так казалось, потому что они здесь кричали на фоне оглушительной таёжной тишины.
Довольно странное словосочетание – «оглушительная тишина», тем не менее, точно отражало восприятие таёжных звуков после непрерывного городского шума. В первые дни пребывания в тайге от тишины, в ушах начинался непрерывный звон. Затем он проходил, периодически возвращаясь, правда, всё реже. Однако «звенящая тишина» лично меня время от времени посещала до самого завершения полевого сезона.
Дашка при мне выполняла важную функцию защиты фауны тайги от меня – молодого, горячего и недостаточно разумного пришлого чужака, вооружённого, и засыпанного патронами «по самые уши». Сначала меня раздражала её активность, лишавшая возможности проявить свои охотничьи таланты, и блеснуть ими перед товарищами и местными охотниками. Но уже в первую неделю сезона моё отношение к охоте начало меняться, а к середине – претерпело кардинальные изменения. Я уже был благодарен Дашке за то, что она невольно дала мне время подумать над проблемами взаимоотношений с животными, и сократила количество охотничьих «подвигов», о которых впоследствии пришлось бы сожалеть. Так что эта сибирская лайка своей непоседливостью оказала мне неоценимую услугу и сполна расплатилась за заботу о ней, и спасение её собачьей жизни!
Бурундук и белка
Как-то в начале сезона, геологи из соседнего отряда попросили меня застрелить для них белку или бурундука. Они хотели сделать из их шкурок «мыша» – приманку для ловли редкой крупной хищной рыбы – тайменя. Был я молод, кровь кипела, охота здесь считалась одной из основных мужских добродетелей, и я с лёгким сердцем согласился, о чём сейчас искренне сожалею.
Сегодня я считаю, что разумному существу – человеку, который ведает, что творит, безнаказанно убивать «братьев наших меньших» – неразумных зверей и животных, которые не могут защититься – отвратительно и постыдно. Кроме случаев необходимой самообороны в случае возникновения прямой угрозы для жизни или опасности голодной смерти. Да и то, в каждом конкретном случае мыслящий человек должен всеми возможными способами попытаться обойтись без убийства неразумного живого существа. Из отношения к зверям и животным вытекает и формируется жизненная позиция человека и по возможным действиям к людям, особенно к тем, кто слабее него. К разумному же «царю природы» моё отношение не столь однозначно, и если какого-то негодяя современный «Робин Гуд» покарает за дела подлые самостоятельно прямо здесь, на земле, не дожидаясь торжества правосудия, а также суда небесного и гнева божьего, то я этому мстителю – не судья, хотя и против смертной казни.
Читая эти строки, может сложиться ошибочное впечатление, что я ангел, только и думающий об искоренении ереси в нашем земном мире с оружием в руках. Спешу заверить вас в том, что: ни то, ни другое! Более того, в сложных ситуациях я мысленно прошу небеса не ставить меня перед необходимостью убивать человека и, тем самым, не брать на себя решение, принадлежащее даже не правосудию, а богу ли, року ли (не знаю, как называется высший разум, но что он существует независимо от нашей веры в него – убеждён). Это касается только редких критических ситуаций, когда порядочному человеку, нужно любой ценой защитить здоровье, жизнь или честь свою или близких людей. Как просил Иисус своего отца-бога, заранее узнав, что ему предстоит умереть на кресте: «Отче, да минует меня чаша сия!».
Поднявшись по обрывистому берегу реки, я почти сразу увидел сидящего на ветке и совершенно не боящегося меня, непуганого человеком бурундука. Это был серый зверёк с чёрными полосами и пушистым хвостом, который он использовал в качестве руля или парашюта (в зависимости от необходимости) при прыжках с дерева на дерево. Он с интересом рассматривал меня своими любопытными блестящими чёрными бусинками – глазами.
Если бы он знал, что жить ему с этого момента осталось около минуты. А своими любопытными глазками рассматривал он свою Смерть, в «энцефалитке» – вместо балахона, и с ружьём – вместо косы!
Бурундук – это почти точная копия белки, только немного иначе окрашенная, да ещё, пожалуй, хвост у него поменьше. Прицелившись с колена метров с десяти, выстрелил в него не самой крупной дробью – «тройкой». Когда дым рассеялся, то не увидел зверька ни живого, ни мёртвого. Я был в полном недоумении! Мне от природы была дана рука снайпера. Я же умудрился промахнуться с расстояния в десять метров из ружья двенадцатого калибра (а это уже ближе к мортире). Подошёл к ветке, на которой сидел бурундук, внимательно осмотрел её и нашёл клочки шкурки зверька. Только тогда понял, что выстрелом из своей «мортиры» буквально разорвал зверька на мелкие части! Бурундука-то убил, но от него ничего не осталось, и «мыша» ребятам делать было не из чего.
В душе шевельнулось какое-то смутное тревожное не совсем понятное самому чувство. Оно было похоже на некоторый психологический дискомфорт оттого, что на этой ветке только что сидел живой любознательный бурундук, а теперь, из-за моего выстрела, бесследно исчез с неё, да и вообще с планеты Земля, как будто и не появлялся на ней вовсе. Это было ощущение вдруг образовавшейся в душе пустоты, в той маленькой нише, которую успел занять этот впервые в жизни увиденный мной доверчивый зверёк. Однако был я молод, никакого желания копаться в своих душевных тонкостях не было, и, мотнув головой, как бы стряхнув с головы возникшие сомнения, как истинный «царь природы», двинулся на дальнейшее покорение тайги и её обитателей.
Вскоре, уже в тайге, увидел белку, высоко сидящую на могучем кедре, обхвата в полтора – два. Переданная мне охотником красавица лайка Дашка была профессиональной белочницей. Она-то и облаяла мне эту белку. Памятуя свой предыдущий неудачный опыт с бурундуком, и более объективно оценив огромную убойную силу моей одностволки, зашёл сбоку кедра. Тело белки было закрыто стволом дерева. Мне была видна только её голова. Белка неотрывно смотрела на Дашку и сидела неподвижно, вцепившись в ствол громадного дерева на высоте примерно десяти метров от земли, чтобы не выдать себя ни единым движением.
И действительно, чуть отведя в сторону глаза, снова отыскать белку на кедре было невозможно. Она застыла на время, а по рыжему цвету точно подходила под цвет коры и сучьев кедра. В этот момент я понял необходимость и незаменимость собаки – белочницы при подобной охоте. Моя Дашка не только выследила белку, но и, облаивая безостановочно, ни на мгновение не выпускала её из своего поля зрения. По цепкому взгляду лайки я легко обнаружил свою новую, уже вторую за сегодня, жертву.Стоя под деревом, вскинул ружьё. Почти не целясь, выстрелил в направлении белки, и увидел летящий вниз бесформенный рыжий комок. Белка упала на мох, сделала несколько беспорядочных, отчаянных, предсмертных прыжков в разные стороны и затихла. Это действие продолжалось не больше минуты. Дашка даже не вздрогнула от выстрела, видимо была привычна к этому звуку. Она тут же подбежала к неподвижно лежащей, мёртвой, окровавленной белке, и слизала с неё кровь. Горячая свежая кровь убитого зверька была наградой Дашке за удачное облаивание белки и помощь в отыскивании и добыче охотничьего трофея.
Подошёл ближе, отогнал в сторону увлёкшуюся облизыванием Дашку, и осмотрел убитую белку. Мёртвая – она выглядела какой-то жалкой и казалась гораздо меньшей по размеру, чем в тот момент, когда я видел её прыгающей по деревьям. В этом крохотном пушном комке уже не было ни красоты живой белки, ни блеска любопытных чёрных глазёнок – бусинок, ни неповторимой грации движений, когда распластанное в воздухе тело этого полулетучего существа перепрыгивало на большие расстояния с одного кедра, на – другой. Зверёк был сражён двумя дробинами: одна попала ему в глаз, другая в переднюю лапку.
Что ж, заказ был блестяще выполнен, с минимальными разрывами шкурки! Товарищи похвалят меня за оказанную услугу, сделают из её шкурки приманку для тайменя, и займутся ловлей вожделенной рыбины. Завернул беспомощную, податливую, ещё тёплую тушку в заранее припасённый кусок ткани, и положил в рюкзак. Но вот беда, почему-то ощутил полное отсутствие охотничьего азарта. В душе не играли победные марши, так как не было ни малейшей радости победителя или, на худой конец, просто чувства удовлетворения удачливого охотника. Да что там радости или удовлетворения – даже чувства выполненного долга не было!
Совсем наоборот, вдруг почувствовал щемящую сердце жалость к безвременно погибшей от моей руки красавице – белке. Рассматривая свой таёжный трофей, вдруг пришёл в полное смятение. Из приподнятого возбуждённого состояния охотничьего азарта, как-то сразу, без перехода, перешёл в – противоположное, уныло – подавленное. К себе, «царю природы» ощутил отвращение, до тошноты, за совершённое убийство, какими бы просьбами оно ни оправдывалось.
Вдруг ясно осознал, что это, казавшееся невесомым существо, только что грациозно перелетавшее с дерева на дерево, на несколько долгих секунд способное зависать в воздухе во время полёта, больше никогда и никуда не прыгнет. Потому что я убил его. Навсегда! В эти минуты я твёрдо решил для себя на всю оставшуюся жизнь – больше от меня смертей «братьям нашим меньшим» не будет, не взирая ни на чьи просьбы. Когда они самостоятельно выясняют отношения между собой, порой убивая и съедая один другого, то это естественный отбор, это их закон жизни, необходимость для хищника и запланированная природой судьба для жертвы.
Спрашивается, а я то: сытый одетый, обутый образованный, до зубов вооружённый, – зачем лезу убивать таёжное или какое-либо другое зверьё? Мне-то что за жизненная необходимость в этом? Ответов на эти естественные простые вопросы, как вспышка молнии, озарившие мой разум, я не нашёл, по той простой причине, что их не было, да и не могло быть! Убить ради азарта, из-за шкурки, потому, что кто-то попросил, – всё это настолько мелко и незначительно по сравнению с жизнью и смертью любого из «братьев наших меньших», что не может быть ответом и служить оправданием мыслящему существу, обладающему способностью к абстрактному мышлению.
Не могу сказать, что также категорично отношусь к жизни птиц и рыб, мозгу которых абстрактное мышление точно недоступно, но мне их тоже жаль. Никому не навязываю своего мнения. Понимаю, что я, по своей сути, активный противник агрессии, адвокат, «зелёный» – «гринписовец», защитник природы. Даже во время игры в футбол у меня лучше всего получалась роль защитника. Однако, высказанное выше мнение об отношении к животным, считаю единственно правильным для современного цивилизованного человека любого склада характера. С теми же, кто считает иначе, мне просто не по пути. С тех пор прошло много лет. До сих пор, к счастью, удавалось выполнить свой обет и не идти вразрез со своими убеждениями.
Однажды к палаткам нашей стоянки подошла брошенная больная собака. Сокурсница Таня попросила меня убить её, чтобы та не портила ей настроение своим видом или, упаси бог, не заразила её какой-нибудь инфекцией. Я сухо отказался, посоветовав Тане в качестве альтернативы убийству просто не смотреть на больное животное и не подходить к лайке близко. Тогда она попросила моё ружьё, чтобы самой пристрелить её. Так же холодно, уже без объяснений, отказал ей и в этой просьбе.
Взглянув на моё лицо и перехватив устремленный на неё ледяной взгляд, Таня сказала с вызовом, что да, она – смелая и не боится (подразумевалось – в отличие от меня) убить, хотя я и пытаюсь осудить её за это. Прежним ледяным тоном высказал большое сомнение в необходимости наличия безмерной храбрости для добивания из моей «мортиры» еле бредущей больной собаки. После небольшой напряжённой паузы настоятельно порекомендовал ей больше ко мне с подобными просьбами не обращаться, так как выполнены они не будут, а наши отношения будут испорчены окончательно. У Тани было своё мнение на этот счёт. Однако мой вид и холодный официальный тон беседы подсказали ей, что спорить со мной сейчас бессмысленно. Она запомнила этот разговор, во всяком случае, больше к этой теме мы не возвращались до конца сезона.
Правда через некоторое время, ближе к окончанию сезона, Таня буквально ворвалась в мою палатку с криком: «Скорее, скорее! Убей, пожалуйста, оленя! Я обещала мужу привести из экспедиции рога!». Я вышел из палатки, правда, без ружья, потому что никого, и ни по чьей просьбе не собирался убивать, и посмотрел в указанном Таней направлении. Мне открылась картина, достойная кисти художника: Подкаменную Тунгуску переплывал олень с громадными, ветвистыми, красивейшими рогами, видневшимися над рекой как раскидистый зимний куст, состоящий из сучьев без листьев. Не отрывая взгляда от этой дивной картины дикой таёжной природы, нечасто встречаемой даже здесь, я вполне резонно заметил Тане: «Рога мужу ты и так уже везёшь, да ещё какие ветвистые! Его просьбу ты добросовестно выполнила, поэтому необходимость убийства для выполнения этой просьбы плывущего красавца – оленя автоматически отпадает!».
Про рога я сказал, подразумевая её бурный роман с начальником соседнего отряда. Более пышных рогов для её мужа трудно было и придумать! Хотя каждый из этих «голубков» жил на своей отрядной стоянке, но Саша Гагарин умудрялся, чуть ли не ежедневно навещать свою «голубку», приезжая после трудового дня на «Прогрессе», засиживаясь допоздна, и частенько оставаясь до утра. Так что время «поворковать» как следует, у них было.
Эти двое совсем не худеньких молодых людей так сотрясали двухместную палатку, не рассчитанную на пылкие сексуальные забавы таких крупных любовников, что временами казалось, что сейчас она будет сорвана, и они предстанут перед нами, в чём мать родила, прямо в разгар любовных маневров. Молодости, сил и энергии, в том числе и сексуальной, у них было, хоть отбавляй, поэтому рога Таниному мужу ветвились, становясь всё пышнее и раскидистей, и уже давно превзошли по своим размерам и оленьи и лосиные!
Борису Константиновичу не нравился такой расточительный непроизводственный расход бензина, однако он понимал бессмысленность запрета на подобные поездки, к тому же, сам он находился далеко от стоянок отрядов.
Поскольку «Прогресс» соседей всё равно каждый день плыл к нашей стоянке, то геологи из отряда Гагарина сначала робко и изредка, а потом всё смелее и чаще стали также навещать нас. В результате этого, в конце сезона мы проводили большую часть вечеров у костра в расширенном составе. Это благотворно сказалось на моральном климате в обоих отрядах, обеспечив некоторую разрядку напряжения, накопившегося внутри каждого небольшого замкнутого коллектива. Правда, первое время такому единению отрядов мешала одна возмутительница спокойствия, но её быстро отослали на основную базу в Ошарово. Смеха, песен и шуток стало больше, а стычек, недомолвок и раздражения – меньше. Может быть, поэтому начальник экспедиции сквозь пальцы смотрел на ежедневно курсирующую между отрядами лодку. Он только постарался спланировать работу наших двух отрядов так, чтобы рабочие базы постоянно находились недалеко друг от друга, перемещаясь синхронно.
Во время маршрутов мы нашли больше десятка рогов. Каждая пара была соединена куском черепной кости. Эти рога принадлежали умершим или убитым диким животным, чаще сохатым, чем оленям. Однако были они тяжеленными и как назло, встречались далеко от реки. Я и так в маршруте был навьючен, как вол, поэтому на отрядную базу их так и не принёс. Да, таёжная, охотничья жизнь с её сверхдлинным рублём была точно не для меня! Охотники получали за сезон от пяти до двадцати тысяч рублей, что было в советское время огромной суммой. Но, ни за какие деньги я больше не хотел убивать невинных, прекрасных в своей природной дикой красоте зверей! Встречая какого-нибудь большого или маленького зверя в тайге, всегда останавливался, затаивался, чтобы не спугнуть и издали любовался им. Это доставляло мне чисто эстетическое удовольствие.Плохая охота
На всё время пребывания на Подкаменной Тунгуске, начальник нашей геологической экспедиции Борис Константинович завёз необходимое количество говяжьей тушёнки, из расчёта: одна пол-литровая банка на двоих сотрудников в день. Но, неофициально, нам было разрешено местным егерем добыть за сезон двух – трёх (сколько съедим) оленей или лосей. Как только какой-то из отрядов отстреливал дичь, вечером того же дня сообщал об этом двум другим по рации: «Фауна! Появилась фауна!». Утром следующего дня из двух соседних отрядов приходили моторные лодки. Возле добытого зверя собирались представители всех трёх отрядов. Мясо делили на три части, (лучшие куски доставались добытчикам – это служило дополнительным стимулом каждому из отрядов для успешной охоты), и, пока оно не закончится, на следующего оленя или лося не охотились.