В таёжных дебрях Подкаменной Тунгуски
Шрифт:
Выданное мне для походов в тайгу ружьё необходимо было прочистить выстрелом. Только так можно было убедиться в отсутствии раковин, микротрещин и других неисправностей внутри ствола, незамеченных при визуальном осмотре. Дефекты могли образоваться после длительного промежутка времени его бездействия, а моё ружьё не использовалось несколько лет. При первом выстреле ствол ружья необходимо было держать как можно дальше от себя, так как его могло просто разорвать.
Постоянные, штатные геологи экспедиции давно приобрели личные ружья по своему вкусу. Это были и двустволки, и трёхстволки, с горизонтальными или вертикальными стволами, но один ствол у всех ружей был обязательно нарезным. Оружейный арсенал сотрудников экспедиции был разнокалиберным и весьма пёстрым и по маркам, и по ценам, и по дальности и кучности боя, и многим другим показателям.
Выданная мне государственная одностволка была крайне неудобна в тайге. Если я заряжал её дробью, то, в случае встречи с опасным зверем, нужно было как можно быстрее перезарядить ружьё пулей – «жаканом». Кстати, «жакан» для ружья моего калибра представлял собой круглый свинцовый шар с двумя ободками крест – накрест. Он был такого веса, что если посильнее размахнуться и бросить его, то можно было даже медведя оглушить без ружья, а уж мелкую зверушку –
Как показала практика, в условиях опасности быстрая перезарядка ружья превращалась в проблему! Если же я держал в стволе «жакан», то в случае встречи нужной добычи, необходимо было так же быстро заменить пулю дробовым патроном. Практически это было невозможно, так как звери и птицы в тайге были поведения вольного, категорически отказывались хоть немного подождать, пока я поменяю патрон, и неспешно убегали, или улетали «в туманну даль»! К счастью, мне этого не нужно было по моральным причинам, да и спасённая мною, по крайней мере, до конца сезона, сибирская лайка Дашка, распугивала всю дичь на сотни метров вперёд!
Прочищал я ствол ружья выстрелом уже после заброски в тайгу. Отойдя в сторону от нашей отрядной стоянки, отвёл правую руку с ружьём в сторону, благо у этого ружья был очень удобный пистолетный приклад, отвернулся, чтобы в случае разрыва ствола не изуродовало лицо и не повредило глаза, и нажал на курок.
Небольшие раковинки в стволе видимо всё же были, потому что отдача от выстрела была сильнейшей. Ружьё вывихнуло бы мне кисть руки, если бы я его не выпустил. Одностволка упала из руки на мох, вывихнув только большой палец на руке, который мы у вечернего костра всем миром и вправили. При этом все оказались знатоками в этом вопросе и так усердно дёргали за него, что чуть не оторвали! Может быть, и оторвали бы, если бы мне это не надоело, и я не отнял, наконец, у них эту игрушку, лишив развлечения на оставшийся вечер. В результате ствол ружья не разорвался, и теперь я был вооружён, так что можно было без опасений ходить в таёжные маршруты.
В одном из первых маршрутов, в самом его начале, буквально в ста метрах от реки передо мной предстала удивительная картина природы: на высоком кедре расположилась целая семейка молодых рябчиков во главе с самой курицей. Каждый из рябчиков выводка сидел на более высокой ветке над – другим. Самую верхнюю ветку семейства занимала мама-курица. Выводок представлял собой рыжевато-серую почти идеально ровную вертикальную россыпь рыжевато-серых комков, красиво выглядевших на тёмно-зелёном фоне густых ветвей хвойного дерева. Курица выглядела значительно больше птиц выводка, она была заметно крупнее голубя. Рябчики были окрашены в рыжевато-серый цвет с поперечной рябью, перья на груди и брюхе были черными с широкими белыми каемками. Непуганые птицы не обращали на меня никакого внимания, хотя я стоял буквально метрах в двадцати от них. Не спеша снял с плеча ружьё, опустился на одно колено, тщательно прицелился. Громовой раскат выстрела вспугнул всю стаю. Выводок взлетел с дерева и устремился в таёжную чащу вслед за наседкой.
Под кедром я нашёл сражённого рябчика, Он оказался совсем ещё птенчиком. Это была моя первая удачная охота в тайге. Однако, какое-то смутное неудовольствие своими действиями шевельнулось в душе. Впрочем, я тут же отогнал неприятные мысли и пошёл вдоль притока, жадно впитывая глазами таёжные пейзажи. По технике безопасности в таёжных условиях, в каждом маршруте должны были участвовать не менее двух человек, на случай разнообразных непредвиденных обстоятельств. Наши маршруты пролегали от устья притока – места его впадения в Подкаменную Тунгуску, до истока – подземного ключа, выходящего на поверхность и дающего начало притоку. Из источника мы отбирали пробу воды, состоявшую из трёх стеклянных бутылок объёмом 0.7 л, герметично закрываемых резиновыми сосками сразу после отбора пробы. Кроме того, из самого притока отбирали три пробы по профилю, то есть: около истока, из средней части притока, и около его устья. Уже по возвращению на точку, горлышко каждой бутылки ещё и парафинировали – закутывали марлей, которую пропитывали, заливали расплавленным парафином.
К окончанию маршрута вес набирался немалый. Маршрут пролегал по мягкому глубокому мху. Ноги при ходьбе без твёрдой опоры, по «персидскому ковру» – как здесь называли этот мох, сильно уставали, особенно в начале сезона.
А после самого первого маршрута пришлось устраивать незапланированный выходной день для отдыха ног и подсыхания лопнувших мозолей. Заживали потёртости на ногах ещё не меньше недели. Со временем я научился (не без подсказки «старого таёжного волка – опытного маршрутника», «набившего ногу» на подобных походах, начальника нашего отряда Коли) отыскивать оленьи или сохатиные тропы, проходящие вдоль притоков Подкаменной Тунгуски. С этого момента весь запланированный маршрут проходил по ним, что было намного легче. Хотя эти узкие полоски, шириной в оленье копыто тоже были покрыты мхом, но его слой был тоньше, а тропа была немного утрамбована копытами животных, и, соответственно, намного твёрже нехоженой целины.
В маршруты мы брали обычно, по банке сгущенного молока на человека, галеты, сахар и чай. В качестве неприкосновенного запаса, на непредвиденный случай вынужденной ночёвки в тайге, постоянно носили с собой полукилограммовую банку говяжьей «тушёнки». В один из первых маршрутов, я забыл на базе свой охотничий нож, которым обычно вскрывал консервные банки с «тушёнкой». Когда подошло время обеда, и я выяснил это, то настроение испортилось. Нагулявшись по свежему воздуху и изрядно устав от «трудов праведных» я проголодался, «как волк»!
Камни, встречавшиеся в маршруте в долинах притоков, представляли собой хорошо окатанную гальку и смогли только превратить банку в нечто бесформенное, так и не проделав в ней ни одной дырки. Что я вытворял с этой банкой, трудно описать словами. Это надо было видеть! Около получаса я бросал банку на камни, бил по ней всем, что было под рукой, пока, наконец, не нашёл довольно тонкую, плоскую гальку. Ею проделал в банке небольшую дырку, через которую веточкой достал всю тушёнку. Открывая банку и добывая мясо из неё, вымотался больше, чем от самого маршрута, зато наелся и возгордился своей находчивостью в сложной ситуации.
В экспедицию были приняты сезонными разнорабочими трое «бичей», с непременным условием полного запрета для них на употребление спиртного. Они оказались бывалыми таёжниками, и умели изготавливать массу мелких приспособлений, очень полезных для экспедиционных условий жизни. В частности, они изготовили для всех членов экспедиции, регулярно уходящих в тайгу, так называемые «чифирбаки» (уж по «чифирю – то» они были большими специалистами!). «Чифирбаки» представляли собой поллитровые жестяные банки из-под «тушёнки». Они были тщательно обожжены и прокалены в костре. Крышка была аккуратно срезана, а сквозь стенки вверху банки продёрнута проволочная ручка. В таком «чифирбаке» кружка воды закипала за считанные минуты от подогрева несколькими сожженными щепочками или, если в тайге было сыро, от огня одной таблетки «сухого спирта». Даже на коротком привале вполне можно было позволить себе кружку горячего чая.
В тайге весной не было такого разнообразия подснежников, как в средней полосе европейской части России. Зато вся тайга полыхала от обилия жарков. Жарки – это сибирские подснежники ярко-жёлтого цвета, с красными пятнами и полосками, а встречались и полностью огненно-красные. Сплошной ковёр прижившихся на вечной мерзлоте подснежников-жарков и создавал тот яркий неповторимый колорит жёлто-красного буйства весенней сибирской тайги, который мне посчастливилось увидеть. Так же внезапно, как и появились, жарки и исчезли. Прошло буквально два-три дня, и как будто никаких цветов и в помине не было!
Через короткое время тайга расцветилась уже в сизовато-голубоватый цвет. Это поспела голубика. Количество её было таково, что на расстоянии виден был только сизовато-голубоватый цвет, слившийся в одно равномерно и насыщенно окрашенное поле. Без всякого преувеличения – это были десятки и сотни тысяч тонн вкуснейших полезнейших неиспользуемых ягод! Богатая у нас страна. Эх, на «большую землю» бы этот деликатес, цены бы ему не было. Внешне голубика и по кустам, и по ягодам представляла собой увеличенную копию черники, можно сказать, что это была сибирская черника. Однако по вкусу, кисло-сладкая, вкуснейшая, очень богатая витаминами, голубика не шла ни в какое сравнение с почти безвкусной черникой. Все местные жители заготавливали на зиму голубику, протёртую с сахаром. Если зимой был достаточный запас этого деликатеса, то никакого авитаминоза, тем более цинги, не могло быть.
В первый же день появления голубики вся экспедиция наелась ею до отвала, за что и поплатилась оскоминой, а некоторые и расстройством желудка, так как ягоды были ещё не совсем спелыми. Несколько дней мы не могли, есть не только голубику, но и любую, сколько-нибудь твёрдую еду, пока не прошла оскомина. А затем, наученные горьким опытом, стали выбирать наиболее спелые и крупные ягоды. Мы набрали немного голубики впрок, пересыпали её сахаром и с удовольствием употребляли, как с чаем, так и отдельно, чтобы полнее насладиться её вкусом. Могу с полным знанием предмета обсуждения заявить, что это был истинный деликатес.Охотник и его сибирская лайка – «Дашка»
Только мы обосновались на очередной точке, как заехал в гости местный русский охотник, проплывавший по реке. Из причалившей лодки вышла на берег и его собака – красивая смышлёная сибирская лайка по имени Дашка. Мы усадили Валентина (так звали охотника) у костра, накормили и угостили спиртом. Во время неторопливой беседы, под звук потрескивающих горящих сучьев, широкоплечий богатырь вдруг отчётливо произнёс: «Решил завтра пристрелить Дашку – «белочницу», потому что, она работает только до обеда, а я не могу содержать бездельницу. Специально для этого везу её подальше от дома». Дашка была весёлой ласковой и непоседливой собакой. Пока её хозяин сидел с нами у костра, она успела обследовать окрестности и вертелась возле палаток. Дашка живо интересовалась нашей стоянкой, не подозревая о своей завтрашней трагической преждевременной кончине, не зная, что только что была приговорена своим жестоким хозяином к смертной казни через расстрел в самом расцвете её собачьих лет!
Заявление Валентина прозвучало резким диссонансом к умиротворяющей обстановке задушевной приятельской беседы у костра и к его богатырской внешности. Сильному человеку не к лицу жестокость, там более к полностью зависимой от него лайке, которая и так неукоснительно выполняет все (ну, почти все) его приказы. У меня по душе как будто кто-то наждаком провел. Мне стало жаль любопытную подвижную красавицу-лайку, и я испытал чувство неприязни к этому охотнику геройской внешности.
Немного помолчал, чтобы остыть и не наговорить сгоряча Валентину кучу неприятностей, после озвучивания которых, нормального общения с ним уже не будет, и ни каких просьбах не сможет быть и речи. Затем по возможности спокойным тоном попросил Валентина: «Слушай, а оставь Дашку мне на сезон. Мои маршруты всё время будут проходить по тайге, а там мало ли какого зверя или человека встретишь. А тут со мной всё-таки будет приспособленная к местным условиям сибирская лайка». Охотник помолчал, подумал, счёл доводы разумными и внял моей просьбе, но предупредил: «Ладно, бери. Но Дашка будет жить только до твоего отъезда. Потом я её всё равно пристрелю».
Даже до окончания полевого сезона, в Подкаменной Тунгуске утечёт много воды. А что решит Валентин, перед самым охотничьим сезоном по отстрелу белки и соболя, с лайкой – «белочницей» – это был большой вопрос. Я подумал, что его всё равно «жаба задавит» убивать приносящую прибыль, подготовленную к охоте Дашку, даже если она и облает для него чуть меньше белок, чем ему хотелось бы. Забирая себе на сезон Дашку, я ощутил радость. На душе у меня было легко, хотя и вешал на себя заботу о собаке до конца сезона даже не будучи «собачатником» – любителем собак. С детства относился к неисправимым поклонникам семейства кошачьих – был отъявленным «кошатником».
Охотник перед отъездом наградил меня поллитровой банкой голубики, протёртой с сахаром: «Это тебе приданое за Дашкой!». Расстались весьма довольные друг другом. После беседы, мне показалось, что убивать Дашку Валентину и самому не очень-то хотелось, поэтому он и возрадовался отсрочке в приведении в исполнение своего же приговора и одарил меня на прощание вареньем. Но не убил он собаку по чужой просьбе.
Дело в том, что местные охотники – были ребятами упёртыми. Их девизом была фраза: «Сказано – сделано!». Наверное, в тех суровых условиях, в которых они работали зимний сезон (семь месяцев в одиночестве в крохотной избушке – зимовье), только такие люди и могли здесь существовать. За свои слова люди отвечали и на ветер их не бросали. Даже в не совсем трезвом состоянии, сначала думали, а потом говорили. Лишь однажды сболтнув что-нибудь впустую, можно было получить на всю оставшуюся жизнь ничем не смываемое клеймо – «трепач».