В твоем плену
Шрифт:
Резкий поворот, рывок, и снегоход на полном ходу влетает в большую вековую сосну.
Лоб в лоб.
Скрипучий скрежет металла и жалобный стон древесной коры.
Твердокаменный ствол разово содрогается, осыпая нас снежным дождем.
Я не удерживаюсь в седле и вылетаю затылком вперед.
"Почему я не пристегнута?"
Удар. Звон. Привет, другая сосна…
И темнота.
Глава 20 Плохие новости
Больно.
Как
И шумно.
В голове нестерпимый гул. И тяжесть. Свинцовая, неподъемная тяжесть.
Мне надо снять шлем. Почему Сойер не поможет мне снять шлем? Какой же он тяжелый. Я и не замечала раньше. Он весит целую тонну. Или две.
А, может, это не только шлем?
Может, меня придавило сосной? Или снегоходом? Ну, мало ли… Всякое бывает. Наверное…
Или это какой-то специальный шлем, с раскрывающимися при ударе подушками безопасности, как в машинах. Хотя нет, подушки должны быть легкие.
А почему такая тишина?
В голове звенит, да, но я не слышу никаких посторонних шумов. Где звуки трассы, счастливый смех катающихся, где характерный тык-дык от кабинок подъемника на стыках транспортерной ленты?
Хотя откуда, блин, взяться звукам, если я уехала далеко от базы? Ну ладно, но почему Сойер не разговаривает со мной? Он что, психанул на меня и ушел? Я, конечно, заслужила, и он предупреждал, но как же я доберусь одна? А снегоход убитый на себе потащу? Засада…
А темно-то как. Небо черное-черное, и ни луны, ни одной самой крохотной звездочки. Уже ночь, что ли? Залежалась я тут.
Надо вставать, но как же неохота. Хочется лежать и лежать, и смотреть на это небо. Которое как будто раскачивается.
Странно. Почему небо раскачивается? Или это я раскачиваюсь? Я на лодке? Нет, я не могу быть на лодке, я в снегу. Хотя снег тоже похож на море.
Фак! Да у меня галлюцинации. Видимо, башкой я шваркнулась сильнее, чем думала.
И бок горит. Кажется, левый. Горячо-то как. А остальное тело я будто и не чувствую. Такая приятная невесомость. В последний раз я ощущала невесомость в моем страшно неприличном сне, где я бесстыдно совокуплялась и вообще вела себя крайне неприлично с собственным пасынком.
Жаль, что сейчас не тот случай…
– Хэвен, открой глаза. Пожалуйста, открой глаза. Помоги мне!
Что это? Кто это? Это Сойер? А почему у него такой голос и что значит "открой глаза", разве они у меня закрыты?
Это что, не ночь? Это я сплю… Что? Как?..
Пытаюсь сосредоточиться, вспомнить, что нужно сделать, чтобы открыть глаза. Распахнуть веки - это понятно, но как их распахнуть? Кажется, сигнал специальной поднимающей верхнее веко мышце по специальному глазооткрывательному нерву должен послать мозг. Точно, мозг. А где он у меня? Точнее, как им пользоваться? Он же обычно все сам делает. Автоматически. А сейчас чего филонит?
"А сейчас ты его хорошенько сотрясла, идиотка", подсказывает кто-то
Идиотка, кто ж спорит, но сейчас мне нужно как-то договориться с мозгом. Убедить его поработать. Хотя бы чуть-чуть. Надеюсь, он не забыл, как это делается.
Зачем-то напрягаюсь, тужусь, чувствую, как, вместо глаз, размыкаю ссохшиеся губы, раздуваю ноздри, как задирается вверх голова, и, наконец, дрогнув, приоткрываются глаза.
И тут же захлопываются обратно. От сильной рези из-за света яркой лампы.
– Выключи свет, - прошу, но сама себя едва слышу.
Однако Волчеку и этого достаточно.
– Наконец-то!
– выдыхает он с облегчением.
Сквозь веки вижу, что свет приглушается, но снова открывать глаза не спешу.
– Я что, долго была в отключке?
– заставляю себя произнести, чтобы не заставлять его волноваться.
– Очень долго. Ты была без сознания все время, что я тебя тащил.
– Куда тащил?
– любопытство оказывается сильнее боли в глазах, и я снова их открываю.
И даже пытаюсь сесть, одновременно осознавая, что лежу. Но явно не на снегу - мне не холодно и мягко.
Сесть у меня не получается - звон в голове резко усиливается, и я со стоном падаю обратно, но глаза уже способны смотреть. Обитые деревом стены, встроенный шкаф с такими же деревянными дверями, лампа, стилизованная под керосиновую - или настоящая?
– Настоящая, - отвечает Сойер, расшифровав мой немой вопрос по выражению лица, и сразу предупреждает второй: - Мы в какой-то лесной или, точнее, горной хижине. Я набрел на нее, стремясь найти хоть кого-нибудь, кто помог бы нам. Телефон я с собой не взял, и когда ты… ты не приходила в себя, я испугался и…
– Ты нес меня на руках?
– я приподнимаюсь - мне по-прежнему сложно лежать в его присутствии, это не изменилось, - но он давит мне на плечи, вынуждая вновь откинуться на подушки, пахнущие дымом.
– Да, нёс.
Так вот откуда это ощущение качки, как на море. Меня действительно качало в его руках. И этот жар, который я чувствовала левым боком - от его тела. И невесомость…
Стоп фантазии! Давай о чем-нибудь отвлеченном.
– И как далеко нёс?
Об отвлеченном, явно, не получилось…
– Не знаю. Около часа. Наверное.
Я мысленно офигеваю. Присвистнула бы, но эту премудрость так и не освоила.
– Часов у меня тоже при себе нет. Я не думал, что мы так далеко от отеля. Был уверен, что иду в правильном направлении, но так и не встретил никого ни из туристов, ни из местных. Только этот охотничий домик.
– Он охотничий?
– снова приподнимаюсь, и вновь железная рука возвращает меня на исходную позицию.
– Лежи спокойно. Не забывай, головой ты неслабо приложилась. И не только головой. Я не для того тащил тебя столько времени, чтобы ты сейчас организовала себе какое-нибудь кровоизлияние. Ты как, все конечности чувствуешь?