В зеркалах
Шрифт:
— Я это знаю, — сказал Бингемон. — Мне стоит только взглянуть на вас, детки, и я уже все про вас знаю. Я бывал в Голливуде. Забавный вы народ, ребята.
Джек Нунен отошел к столу и налил себе виски, выплеснув часть на скатерть.
— Я просто честный труженик, — сказал Рейнхарт, — и делаю свою честную трудовую карьеру.
— Умница, — сказал Бингемон. — Вот кто вы такой. — Он повернулся к Нунену и стал смотреть, как тот возится со щипцами для льда. — Джек, я не сравниваю вас с Рейнхартом, потому что с вас совсем другой спрос. Я просто показал вам, что человеку следует иногда учиться у своих подчиненных.
—
— Ну конечно, Джек, — сказал Бингемон. — У меня к вам нет никаких претензий. Но, по-моему, на словах вы смелей, чем на деле. — Он нежно погладил локоть Нунена. — Вам придется действовать, мальчик, а не только говорить. Вас обоих вряд ли удивит, что наша цель — не развлекать публику. Правила индустрии развлечений, каковы бы ни были эти правила, тут неприменимы. Мы не воздушные замки продаем — вовсе нет. Ничего похожего.
Он отступил и окинул их взглядом художника, изучающего своих натурщиков.
— В настоящий момент с нами связано немало дураков, которые думают, будто мы заняты продажей воздушных замков. Но наше дело — действительность. Мы относимся к этому движению с полной серьезностью. То, что мы используем радио, вовсе не означает, будто мы витаем в облаках. Наша станция существует ради движения, а не наоборот. Вам, ребята, нужно как следует осознать этот факт, так как он станет яснее ясного, едва мы выступим в поход. Если вы не сможете усидеть в седле, то останетесь позади, а если вы останетесь позади, то поскорее убирайтесь с дороги, или то, что двинется вслед за нами, оставит от вас мокрое место.
Он пошел к двери, но на полпути обернулся к ним с улыбкой:
— Теперь все ясно? Яснее объяснить нельзя. Ну и прекрасно. Жду вас обоих во Дворце спорта в шесть тридцать.
Джек Нунен посмотрел на свои часы и отхлебнул виски.
— Учитесь! — сказал им Мэтью Бингемон. — Ясно? Учитесь!
Они молча стояли и смотрели, как за ним закрывается дверь, а стаканы леденели в их пальцах.
— Ему все равно, — сказал Нунен. — Ему плевать. Он может сказать про тебя все, что угодно, и при ком угодно.
— Даже при мне, — заметил Рейнхарт.
— Я не это имел в виду, — сказал Нунен. В его глазах было отчаяние.
— Я знаю. Я вас не упрекаю.
Джек Нунен опять умоляет, подумал Рейнхарт, опять переживает приступ жажды, которая нападала на него и раньше. Чтобы не видеть убитого лица, Рейнхарт проверил уровень виски в своем стакане. Капельку любви? В жопу, подумал Рейнхарт. Он будет домогаться ее, пока его не съедят живьем, и еще посолит себя перед этим. Капельку любви? И не надейся. Не сегодня.
— Послушайте, — сказал вдруг Нунен. — Он расспрашивает про меня? Вы не знаете, он приставил кого-нибудь следить за мной?
— Конечно, — сказал Рейнхарт. — Меня и приставил.
Лицо Нунена застыло. Он поставил свой стакан и испуганно икнул.
— Вы шутите? Если бы вас, вы бы мне про это не сказали. Послушайте: я сообщу ему, что вы мне это сказали. — Он сделал неуклюжий шаг вперед, угрожая, томясь страхом. — Не шутите такими вещами.
Рейнхарт допил свой стакан и повернулся к двери.
— А чем еще шутить? — спросил он.
Он пошел по коридору в студию «Б», где Ирвинг прокручивал пленку
— Нет, ты только послушай, — сказал Ирвинг, задыхаясь от смеха.
— Подвези меня сегодня, — сказал Рейнхарт, — и выпьем за мой счет.
— Ладно.
— Встретимся у дома девятьсот двадцать на Сент-Филип-стрит около шести.
— Ладно. Но только послушай. Это та проповедь, где он призывает изгнать из города всех коммунистов, дабы Отец Вод [99] нес свои воды в море незамутненными.
99
То есть река Миссисипи.
— Значит, в шесть, — сказал Рейнхарт.
В вестибюле он прошел мимо группок скучающей враждебной прессы и сбежал по лестнице на улицу.
Он перебежал под носом у машин половину Канал-стрит и, почувствовав боль в спине, остановился на зеленом островке посередине. Первый холод взбодрил людей, и они резво шли мимо витрин Торнейла; на краю тротуара толкались и болтали подростки; женщины, нагруженные пакетами, выходили из дверей магазина и, нюхнув остывшего воздуха, с затаенными улыбками спешили прочь. На шестом этаже Рейнхарт увидел цепочку белых лиц под флюоресцентным светом — женщины за машинками шили там постельное белье. Мимо проехал трамвай к Каронделет-стрит; кто-то крикнул ему в лицо из окна, забранного сеткой.
— Ладно-ладно, — сказал Рейнхарт.
Наконец он перешел на другую сторону и увидел, что у центовки что-то происходит. Впереди за толпой прохожих раздавались сердитые возгласы и испуганное женское аханье; у края тротуара стояли два полицейских мотоцикла. Рейнхарт свернул за угол и увидел, что причиной смятения были два молодых негра в темных вискозных костюмах, расхаживающие с плакатами в руках перед витринами магазина. Один — высокий, очень темный юноша с большой уродливо приплюснутой головой — нес плакат с надписью: «Не покупайте у Джима Кроу» [100] . На плакате второго, атлетически сложенного крепыша с тяжелым подбородком, было написано: «Свободу — теперь же!» Чуть в стороне от них, возле фотографий обнаженных красавиц в витрине кинотеатра «Веселый Париж», десяток молодых белых размахивали руками и пели пародии на «Боевой гимн республики». В толпе, собравшейся возле них, Рейнхарт заметил Моргана Рейни и тут же потерял его из виду.
100
Джим Кроу — персонаж скетча актера Томаса Райса (1832), расист. Его имя стало нарицательным.
Худенькая старушка, которая шла рядом с Рейнхартом, увидела плакаты и судорожно схватилась за воротничок платья.
— Почему никто из молодых людей не положит этому конец? — спросила она у него.
— Все в порядке, — говорили полицейские, — все под контролем.
Они расхаживали взад и вперед возле своих мотоциклов, поглядывали на группу у кинотеатра и декламировали свое заклинание.
Когда Рейнхарт проходил мимо толпы белых, из нее выскочил старик в парусиновом комбинезоне и зашагал рядом с ним.