Валькирия в черном
Шрифт:
– Они еще и куртки на себя напяливают, чтобы бутылки прятать, в такую-то жару такой прикид.
Участковый Игрушкин, судя по голосу, тянувший на великана-людоеда, оказался самым обычным – лысым, в ладно пригнанном форменном мундире и роста совсем невысокого.
– Дядя Ваня…
– Замолчь! Тут вам вопросы задают, а вы, если дознаюсь, что врете…
– Это когда я вам врал-то?!
– Да только сейчас, полчаса назад, когда краденое из тебя вытряхали.
– Ничего мы не крали, мы за все заплатили.
Возникал старший – восьмилетний.
– Маленький, как тебя зовут? –
– Пошла ты на…!
Судя по голосу, этот матерщинник и пищал по громкой связи «улет!».
– Ну-ка, пацаны, тихо, ша! – Гущин подвинул опешившей от оскорблений в лоб Кате стул. – И не выражаться мне, вы тут не в школе. Я приехал в город убийства расследовать.
– Плохой дядя, бе-е-е-е! – констатировал шестилетка.
– Ты смотри шоколадом не подавись, – Гущин усмехнулся. – По дачам лазите, в поселок наведывались?
– Нигде мы не лазим.
– Наплевать им на ваши кражи, – сказал участковый Игрушкин. – В поселке вы ошивались. Говорите, что видели. Честно все расскажете, я вас отпущу.
– Ну да, а мать нас утром излупит, как вернется, нет уж, лучше отправляйте в приемник, – восьмилетка казался полностью подкован.
– Мы ей ничего не скажем, если пообещаете больше не воровать. Так что вы видели? На дачу того военного, которого мертвым нашли в машине, лазили?
– Мы туда не ходим. Никогда.
– Почему? Что, там брать нечего?
– И это тоже, но просто там у него – отстой, и сам он отстой, – восьмилетка шмыгнул носом. – Мы на великах катались, доехали до Баковки. Полезли за сливами на тот участок, что напротив, через дорогу.
«Так вот, значит, откуда там, на дачной дороге, следы шин велосипедных», – подумала Катя.
– И что? Во сколько? Когда?
– Его ведь утром нашли на перекрестке, мы потом узнали. А это было вечером. Мы знали, что он там.
– Как узнали?
– Тачка его на участке торчала. И свет горел.
– Это все, что вы видели?
– Говорите, говорите правду, – подстегнул плохишей участковый Игрушкин.
– Он был не один.
– С чего вы это взяли?
– Мы так решили, – восьмилетка глянул на брата. – Я же сказал – отстой полный. Там у них еще музон играл.
– Что это значит – отстой? Как это понимать?
– Да дерьмо.
– Какая музыка там играла? – спросила Катя.
– Такая вся.
– Быстрая, танцевальная, медленная?
– Медляк.
– А потом? Что случилось потом?
– Мы смотались сразу, – сказал восьмилетка. – Савке шесть всего, он и к нему раз подкатывался. Остановил тачку на дороге, спросил – хочешь подвезу?
Глава 51
«НЕ ПРОЖИВАЕТ»
В забитом под завязку посетителями пивбаре на Заводском проспекте, с огромными нелепыми окнами-витринами, оставшимися в наследство от магазина советских времен, до которого из опорного пункта шли пешком, полковник Гущин ждал звонка и пил темное нефильтрованное пиво тошнотного вида.
Катя ела задубевший от разогревания в микроволновке кусок пиццы. На плазменной панели под потолком мельтешили футболисты. Посетители – в основном члены оперативно-следственной группы, эксперты – свои, командированные, облюбовавшие эту пивнушку, и местные. Приглядевшись, Катя поняла, что среди местных много музыкантов городского оркестра. Весть о смерти его основателя и владельца Михаила Пархоменко уже передавалась из уст в уста.
И вот среди всех этих гулких, громогласных, подвыпивших мужиков в сизом от сигаретного дыма пивбаре Катя уже ела без всякого страха, без того парализующего параноидального страха, который словно умер в одночасье, ела пищу города Электрогорска, слушала голос города Электрогорска и снова малодушно хотела лишь одного – чтобы этот день, вечер, ночь наконец-то закончились.
Хватит на сегодня, ну пожалуйста, правда, хватит.
– Итак, малолетние свидетели, – Гущин, которого уже вело от крепкого пива, выложил свой телефон на стол.
Никто, никто не звонил полковнику.
– С несовершеннолетками в суде всегда проблема. Ну если, конечно, дойдет до суда. – Гущин словно что-то прикидывал, взвешивал. – И тогда здесь тоже все построили на показаниях подростков… Роза и Ада… Только не говори мне, что она, отравительница, ради них там, в лагере старалась.
– Я ничего такого вам, Федор Матвеевич, не говорила.
– Знаю я тебя. Думаешь про себя – вот в том давнем деле отыскался наконец мотив. А тут у нас все к черту – ни мотива теперь, ни версии основополагающей.
– Федор Матвеевич, это, конечно, не мое дело, но, по-моему, вам хватит пить.
– Их там опозорили в лагере с этой их розовой любовью, выгнать грозились, родителям нажаловаться, в городе бы стало известно, полоскали бы их по-всякому. Пятьдесят пятый год… даже не за шлюх бы считали потом, а хуже, если наружу эти их отношения бы выплыли. А она, эта Зыкова Любовь, мол, пожалела их, решила вот так разом и обидчиков их наказать, и… в общем, такое устроить в городе, чтобы по сравнению с этой трагедией все потом казалось уже мелким, неважным. Но ведь жертвы-то были дети, подростки – пусть нетерпимые, жестокие, не знающие сострадания, упрямые в своей правоте. Они же все глупые. И сейчас, и тогда, они просто глупые, пылкие, ни в чем меры не знающие. Чем там у них голова набита? С ними бы поговорить по-человечески… попытаться объяснить, что не все так в жизни просто и гладко. Но нет, маньяк… настоящий маньяк никогда ничего не делает по-человечески, он… она на это просто не способна. Маньяк всегда сначала хватается за топор или за яд. Ничего, кроме смерти, никаких аргументов.
Мобильник на столе зазвонил.
– Слушаю.
– Товарищ полковник, по адресу, который Яна Лопахина указала в протоколе допроса, она не проживает. Мы только что оттуда, квартира закрыта, мы опросили соседей, ее там не видели уже несколько недель. Этот адрес, судя по всему, для отвода глаз, она там редко появляется.
– Место ее работы проверили?
– Сегодня воскресенье. Это ювелирный дом «Орион». В выходной их офис закрыт.
– Завтра туда к началу рабочего дня. Если она по-явится на работе, забирайте ее и везите в Электрогорск. Возьмите ордер на обыск офиса. Она может хранить на работе то, что нас интересует.