Валюта смерти
Шрифт:
Казик представил, как его убивает Аня, и невольно развеселился.
Кому-кому, а ей меньше всего подходила роль свирепой фурии, убийцы невинных крошек…
Нянечка в доме ребенка говорила, что безгрешные детки, вернее, их души, прямиком попадают в рай.
В рай… – Казик улыбнулся этой мысли, блаженно развалившись на куче песка.
Да, теперь он знает, что нужно делать, он найдет Ираиду Александровну, доведет ее до бешенства, например, сделает вид, что пытается вернуть свои монеты. А потом их пути благополучно разойдутся, и Казик полетит к родителям в рай, а тетка, тетке теткино, она совершит смертных грех – убийство, и дорога ей за это в ад!
И тут Казик поймал себя на несоответствии, ведь Ираида Александровна должна была убить его не потому, что была злобной бестией, она один раз даже спасла его.
И если Казик должен был довести ее до такого состояния, то именно он – Казик – и был бы повинен в убийстве. А значит, никакого ему рая, никакой встречи с родителями.
Мальчик съежился, подтянув под себя коленки. Все выходило не так, как хотелось бы думать. Не так, как он надеялся.
Тетка не умерла, приняв пулю, он не попал к родителям, разбив голову о стену. Да и голова вовсе не была разбита…
Получалось, что из этого места никуда не денешься, даже умереть толком не получится. А вот вырасти, состариться и тогда… а будет ли это тогда?..
Есть ли шанс убраться отсюда или Казик теперь обречен на вечность?..
Вечность не очень здорово вписывалась в сознание четырехлетнего мальчика. Впрочем, это ведь только его тело прожило четыре года, а душа, бессмертная душа продолжала жить, забывая отдать приказ телу вырасти или не зная, как это делается.
Маленький мальчик после своей смерти внешне продолжал оставаться маленьким мальчиком, тогда как на самом деле…
Впрочем, на общем уровне продолжающих по инерции существовать в загробном мире детей, Казик был сравнительно еще юным – пятнадцать лет – по сути то же детство…
В сумеречном Петербурге, как называли его для себя представители местной власти, встречались малыши, способные рассказать о царствовании царевны Софьи и Петре Первом.
Некоторые помнили революцию 1905 и 1917 годов и очень многие до сих пор продолжали переживать ужасы войны и голодной блокады. Последние неизбежно страдали булимией и страстью к накопительству.
Несколько детей в городе отлично запомнили Рюриков и, по странной прихоти, не желали жить в соответствии с изменившимся временем, эти самородки были вывезены властями на Валаам, где продолжали существовать в условиях, отдаленно напоминающих им былое.
Впрочем, во все времена дети есть дети, они любят играть, обожают сладкое, будь то хоть печатный пряник, хоть человечки из сахара мадам Реми, хоть киндер-сюрприз. Дети есть дети.
Их можно переодеть в другое платье, подстричь или завить по новой, действующей в данный момент, моде. Можно научить чему-то сложному или не очень, и они ничем не будут выделяться из среды других малышей.
Давно привыкшие оставаться детьми, они время от времени переключались на древние языки или рассказывали о замысловатых играх средневековья, вспоминая, как отец впервые подарил длинный нож с красным карбункулом на рукояти. Этот нож заменил ребенку его первый меч.
Кто-то сохранил в памяти традиционную порку, проводимую на сенной площади, кто-то помнил, как отрубленные головы осужденных складывали в плетеные корзины сквозь прутья которых продолжала течь кровь.
Некоторые «дети» сохранили в памяти булочки ценой всего в полкопейки и засахаренные яблоки, которыми торговали коробейники. Кому-то во сне приходили его первые реальные родители, впрочем, они так странно выглядели, так не походили на окружающих ребенка людей, что казались персонажами из сказки…
Попав из сиротских приютов в дома, эти дети подчас поражали своих новых родителей необычайной манерой кланяться или целовать маменьке ручки, время от времени вставляя французские слова или прося дать не пасту, а зубной порошок, или убеждая, что за церковью находится очаровательный магазин, в витрине которого стоит огромная кукла с фарфоровым личиком и мягким телом.
Родители соглашались пройтись до загадочного бутика, но, сколько бы они ни шли, как часто ни спрашивали бы прохожих, никто не мог припомнить ничего подобного…
Впрочем, умершие сотни лет назад дети быстро осваивали бытовые удобства, привыкали к телевизорам, метро и компьютерам. С удовольствием пользовались лифтами и предпочитали простой булке хрустящие горячие тосты.
Глава 37
Новый друг
Где-то в подвале открылась дверь. Казик скорее почувствовал чье-то приближение, но даже не повернул головы.
По гравию зашуршали шаги.
Мальчик напрягся, заставляя себя не отрываясь смотреть на пятно на стене.
– Если мне суждено все-таки умереть, то пусть это будет сейчас. Один верный удар ножом, одна пуля или как в прошлый раз… – Казик поглядел на стену, ощущая ее стартплощадкой.
Еще немного, совсем чуть-чуть, – уговаривал он себя. – Мало ли на свете плохих людей. Дома ему часто рассказывали о бандитах, ворующих детей. О страшных маньяках, выкалывающих детям глаза или убивающих их каким-нибудь иным образом. Так почему не сейчас? Почему не теперь, когда Казик утратил последнюю надежду дозвониться до того света, до мамы и папы, когда он потерял единственного друга – Аню, когда…
Казик вскрикнул, ощутив чьи-то пальцы на своем плече, и отшатнулся, пребольно ударившись коленкой.
Перед ним стояла Ираида Александровна.
– Ты здесь, как хорошо-то. Живой? А головка того, не болит?
В полном ужасе Казик любовался исполинской фигурой жуткой дамочки, белобрысой, голубоглазой, с красным рыхлым лицом, почему-то подумалось, что это и не женщина вовсе… но мальчик не мог еще определиться, какие ассоциации вызывает в нем страшная тетка.
– Я это вот к чему. – Ираида Александровна поправила грязный фартук на топорщащемся, точно арбуз, животе. – Я вот что… совсем совесть заела, значится. Кошмар, да и только. Едва до дома добралась, а ни спать, ни есть, ни Васечке своему родному позвонить, ничего не могу. Все о тебе, соколик мой, думаю, о том, как я с тобой нехорошо обошлась. И Аня-то мне вроде как не совсем чтобы чужая. Давно ее знаю. И мужа ее – покойника знала, а тут такое.