Валютный извозчик
Шрифт:
— Американка не удивляется, она знает, какие пробки на дорогах, и спросит, все ли в порядке с машиной. Немка уверена, что его вызвал начальник, о котором он говорил в прошлый раз и который обещал повышение по службе. У итальянки нет часов, она ориентируется по часам на площади, а они отстают. Поэтому она не поняла, что он опоздал.
— А француженка?
— Француженка сама опаздывает.
— Как ты добралась?
— Я приехала вчера поздно вечером. Переночевала в гостинице.
— В какой?
— Самой ближайшей. В «Бельведере». Это дорогая гостиница, но ты оплатишь.
— В Бельведере? В каком номере?
— В двадцать шестом. А что?
— А то, что я ночевал в номере двадцать восемь. Рядом.
А вот это настоящее совпадение!
— Твое счастье, что ты не пошел к соседке, а то бы получил по физиономии. Ты завтракал?
— Нет.
После обеда она потащила меня в Аристон. Быть в Сан Ремо и не посетить Аристон, где проходят знаменитые фестивали?! А до Монпелье всего четыре часа!
— Фильмы все по-итальянски. Ты понимаешь по-итальянски?
— Нет. Но это неважно.
После кино мы добрались до ее новой машины. Прекрасная «Рено Регата». И в путь.
— Как дела в Онфлере? Тебя не допрашивали в связи со смертью Топалова?
— А я тут при чем?
— Что говорили по поводу его смерти?
— Разборка между торговцами наркотиками. Сначала Вальтер убил Топалова, потом сам врезался в витрину магазина, разбился насмерть. Все очень просто.
Действительно, очень просто.
— К тебе не было вопросов по в поводу новой машины?
— Были, но и тут все ясно. Подарил любовник. Какой-то мрачный тип выспрашивал у Табуретки, чем ты занимался в Онфлере, и она сказала правду. «Чем он занимался, когда не спал с моей художницей, не знаю. Но свободного времени она оставляла ему немного».
— Поверили?
— Но ведь это правда.
Границу проехали, не заметив. Поужинали около Марселя. В Монпелье добрались к десяти часам утра.
Глава девятая. На берегу Средиземного моря
42. Мишель
В Монпелье остановились в отеле «Меркур», переночевали на сей раз в одном номере.
После завтрака гуляли по новому кварталу Антигона, построенному, как сказано в проспекте, в греческом стиле. Мне трудно представить себе, какими были улицы в древних Афинах, но то, что там не было автомобильного движения, мы поняли сразу. Уж на что Кики проворно разбирается в мудреных парижских дорожных знаках, но здесь она дважды заезжала на тротуар, один раз оказалась на горке, откуда не было спуска, пришлось ехать задом, два раза заезжала на трамвайные линии. И каждый раз местные жители сохраняли полное спокойствие, пассажиры остановившихся из-за нас трамваев не только бесстрастно ждали, но и улыбались. И я не удивлялся. Олимпийское спокойствие — это очень по-древнегречески.
Придя в номер, Кики плюхнулась на кровать:
— Всё. Сегодня ни в какой Сет я не поеду.
— И не надо. Сегодня понедельник. Рестораны могут быть закрыты. Сегодня у нас семейный день.
— Семейный день — это прекрасно. В древней Греции в гостиницах вряд ли были автоматы по продаже воды, поэтому ты спустишься вниз, найдешь магазин и купишь пару бутылок виттеля.
К счастью, автомат по продаже оказался около регистрации.
Остаток дня мы провели в Монпелье, а на следующий день утром отправились в Сет, где я должен был встретиться с Мишелем.
Добрались до Сета за час. Быстро нашли набережную и поразились десятком, если не больше, рыбных ресторанчиков.
Мы вошли в первый с нехитрым названием «Terre et mer», что означало «Земля и море».
Я спросил, будет ли сегодня Мишель.
— Будет. Часа через два.
— А где он сейчас?
Официант долго не размышлял:
— Ищите в «Le bonheur du pecheur».
— «Le Pecheur» с шапкой над «e»?
Ибо по-французски «Pecheur» — это рыбак, а «Pecheur»
— грешник. Поэтому без знака над «е» название ресторана можно истолковать и как «Счастье рыбака», и как «Счастье грешника».
— Какая разница! У них в прошлом году был повар по фамилии Смит. Говорил, что француз, но «Merlan еп colere» (мерлан в гневе) делал так, что мерлану было от чего прийти в гнев.
В «Счастье рыбака» мы действительно нашли Мишеля. Сначала услышали, потом увидели. Он сидел на стуле с гитарой в руках и пел «Hecatombe» Брассенса.
Мишеля я знал лет двадцать. Род его занятий определить было трудно: он то продавал что-то, то устраивал выставки, то организовывал путешествия. У него было одно неоспоримое и крайне ценное для нас достоинство. Он знал «весь Париж». Во время войны он был в сопротивлении, какое-то время состоял в компартии. После венгерских событий из компартии вышел. С нами работал охотно, я бы даже сказал, с увлечением. «Очень уж я не люблю богатых», — объяснял он свою помощь нам.
Последние годы мы использовали его для продажи ценностей, в основном необработанных камней. Иногда золота. Но наркотики — никогда. Зелье он сам не употреблял и боялся всего, что связано с ним.
Увидав меня, он подмигнул. Я подождал, пока он закончит песню. Подошел.
— Еще две песни — и я буду свободен.
Пел он Брассенса. Да и что еще можно петь в Сете, в городе, где жил и похоронен Жорж Брассенс, где воздух пропитан его песнями и морем. Мишель постригся под Брассенса, отпустил усы, держал гитару как Брассенс. Должен признаться, пел он здорово.
Мы с Кики сели за маленький столик. Закончив петь, Мишель подошел к нам.
— Ну как?
— Просто здорово, — я говорил искренне. — Ты давно здесь?
— Почти полтора года.
— Давно не видел Топалова?
— Давно. И не сожалею.
— А как давно?
— Да года полтора, не меньше. Как сюда перебрался, его не встречал. И это прекрасно.
— Почему?
— Понимаешь, Эжен, он в последние годы, по-моему, связался с наркотиками. Ты знаешь, я с дурью никогда не связывался. Наркотики — это и вредно, и опасно. Прекрасная мадмуазель со мной согласна? — взглянул он на Кики.