Вампиры — дети падших ангелов. Танец кровавых маков.
Шрифт:
Молодой человек тяжело вздохнул. Катя вновь его предала, но отчего-то он не чувствовал ни горя, ни обиды, ни злости на нее — внутри была пустота и вселенская усталость, которая, точно зверь в заточении, кидалась на стены клетки.
Вильям понимал, что ему следует подумать о городе и вампирах, напуганных появлением старейшин, но у него не получалось. Любая мысль о Петербурге напоминала ему о брате, а мучительнее этого сейчас не существовало ничего. Всю жизнь он прожил с чувством, что Лайонел несправедлив к нему и подчас жесток. Всю жизнь он был уверен, что имеет право обижаться на брата, осуждать его и даже ненавидеть. Но никогда, ни разу не задумался:
Молодой человек поднялся и двинулся по мраморной аллее, между скульптур.
В зеркальном лабиринте загробного мира он увидел комнату в их родовом замке и Лайонела, истекающего кровью. И точно заново пережил весь ужас той ночи, когда думал, что убил брата.
Вильям не мог понять, как сумел забыть страх и то раздирающее чувство горя, позабыть почти на пятьсот лет, насколько дорог ему Лайонел. Вспомнил лишь, когда потерял, когда брат впервые показал, что обижен, зол и не намерен больше ходить у него в виноватых.
Молодой человек остановился возле скамейки, на которой сидел мраморный мальчик из коллекции «Маленькая неприятность» скульптора Моргана Нориша. Ребенок склонился над разбитой коленкой, на сморщенном лице застыли слезы, а кулачок тянулся к глазу.
Эту скульптуру хозяину подземной резиденции — Павлу Холодному подарил Лайонел. А тому в свою очередь ее презентовал сам скульптор. Нориш сильно удивился, узнав, что его шедевр был передарен. Никто не понял причин данного поступка, особенно после того как этот мальчик какое-то время украшал письменный стол правителя.
Завеса тайны приоткрылась неожиданно — во время одного из больших ежегодных приемов, устраиваемых Павлом.
Прогуливаясь по саду, Вильям увидел возле скульптуры брата и его, в то время еще лучшего друга.
— Не скучаешь по нему? — спросил Георгий, проводя ладонью по лицу ребенка.
— У меня есть оригинал, — ответил ему Лайонел и насмешливо добавил: — Он хоть больше и не плачет из-за разбитых коленок, но в сущности все тот же маленький мальчик, которого я обидел.
Вильям, глядя на свою копию в миниатюре, горько рассмеялся. Тогда на приеме он обиделся и даже избегал брата, а сейчас у него перед глазами предстала картина из прошлого, где он — мальчик шести лет в коротких штанишках плачет, сидя на нижней ступеньке лестницы над разломанным корабликом. А его брат — маленький златокудрый мерзавец подсматривает из-за угла и швыряет в него кусками сладкой лепешки.
Он отчетливо помнил свою горечь при виде корабля брата. Тот был в десятки раз лучше его сломанного кораблика. Вильям никогда не понимал, почему брат портил его игрушки, те даже не смели конкурировать с его шедеврами.
Глядя в своих воспоминаниях на двух мальчиков, одного — вечно обиженного, а второго — такого непостижимо удачливого, он теперь жалел, жалел, жалел…
Ведь плаксе из прошлого стоило лишь сказать брату, что его игрушка лучше и признать, что хочет играть вместе с ним и его потрясающим кораблем. Разве виноват был этот блестящий мальчик, что все делал лучше других? Разве мог постичь, почему отец возится с неудачником, тем временем когда в семье есть такой бриллиант?
Вильям присел на
Если кто-то мог разозлиться, сорваться, обидеться, а потом простить, то брат никогда не совершал необдуманных поступков. Он принимал решение раз и навсегда. И ему осточертел тот, кто вечно прячется за ширму обиды, берет любовь, а взамен ничего не дает.
Брат всю жизнь его учил: стремиться к лучшему, не хныкать над сломанной неудачной поделкой, бороться, идти вперед и не оглядываться. Тысячи, тысячи уроков, которые так и не были своевременно усвоены.
Стройная девушка с длинными золотистыми волосами с грацией хищной кошки двигалась вниз по лестнице. Черные глаза точно две бездны смотрели из золотого обрамления ресниц. Одетая в белый свитер с горлом, обычные синие джинсы и туфли на каблуке, на какую-то минуту она остановилась и оглянулась.
На верхней ступени, держась за перила, стоял юноша с пронзительно синими глазами и красновато-каштановыми волосами.
— Где он? — одними лишь губами спросила девушка.
— В саду, — ответил тот.
Ее трясло. Впервые за два столетия тело не слушалось. Новая кровь — сила, которая влилась в нее еще день назад, не спасла перед лицом страха. Лицом, чье уродство было так омерзительно, что обладатель его был вынужден носить черный капюшон.
Наркисс — отец самых красивых вампиров мира, ее создатель и ее кошмар наяву.
Анжелика заметила, что юноша хочет спуститься вслед за ней и, яростно махнув на него, прошипела:
— Оставайся на месте!
Даймонд замер и, не сводя с нее бархатистых синих глаз, сказал:
— Я буду рядом.
Ей хотелось рассмеяться, она даже издала звук, похожий на смех, но получилось слишком натужно и неестественно.
Что мог этот слабый мальчишка против старейшины? Сейчас спасти ее удалось бы, пожалуй, лишь Лайонелу. Но защищать после того как она собственноручно подстроила заговор против него, отправив письмо с жалобой старейшинам, он вряд ли стал бы. Только его и видели — ягуар сбежал со своей «дешевой куклой» в зубах, оставив верных и не очень верных подданных выпутываться самим. Общество было просто обескуражено его поступком.
Девушка шаг за шагом продвигалась по бальному залу с колоннами, увитыми цветами, к двойным дверям, и казалось, что идет на казнь. Ей хотелось, чтобы все ее поклонники сейчас находились тут — рядом с ней, все до одного. В этом огромном зале им не хватило бы места…
Впрочем, даже троим самым преданным и достаточно сильным — Феррану, Георгию и Павлу Холодному, она была бы несказанно рада. Каждый из них уже не раз и не два рисковал ради нее. Но Ферран находился в Париже. Павел Холодный в армии, куда попал из тюрьмы, и сейчас сражался с армией старейшин где-то в подземных переходах под предводительством бунтовщика Зазаровского. А Георгий, с другой армией — преданной Лайонелу, оттеснял армию Зазаровского и армию старейшин к границам города. За что сражались петербуржские армии, почему вообще противостояли самому Создателю — оставалось загадкой. Строились, конечно, предположения — одно нелепее другого.