Вампиры — дети падших ангелов. Танец кровавых маков.
Шрифт:
— А куда мы? — растерянно спросила девушка, запуская ноги в единственные туфли без каблука, которые Лайонел для нее взял. Темно-зеленые, остроносые, с платиновыми застежками, инкрустированные мелкими изумрудами.
Не очень-то они сочетались с голубым платьем, но ей было все равно. А вот Лайонелу нет, взгляд его упал на туфли, скользнул по платью, и он отрывисто произнес:
— Увидишь.
На лице его читалось другое слово — «Ужас!» Только он его почему-то не озвучил, молча взял сумку.
Они поднялись на палубу, где ждал Теофано. Лодка колыхалась на волнах, а впереди виднелось лишь бескрайнее море.
Капитан тем временем обратился к
— Ты всегда желанный гость на моем корабле.
— Увидимся, — сжал его ладонь тот, а затем закинул сумку на плечо, согнав при этом Нев, и шагнул к борту. Катя ничего не возразила, когда его рука обвила ее талию. В следующую секунду они уже стояли в лодке.
Девушка смотрела на отражение звезд в волнах, вдыхала густой, пропитанный множеством оттенков запах моря. От порывов ветра в него добавлялся морозно свежий аромат парфюма Лайонела, такой знакомый, привычный и родной, как что-то очень дорогое и любимое из прошлого. Звучала мелодия из драмы «Пер Гюнт» — «Танец Анитры». Струнную группу оркестра необычайно украшал серебряный звон треугольника, едва приметный на фоне динамичных подъемов, трелей, но вместе с тем придающий особую прелесть всей композиции.
Корабль с черными парусами, с носом, увенчанным недостижимым Граалем, отдалялся. И неожиданно девушка подумала о Теофано. Ведь он был совсем один в целом свете, вечный странник по морям, обреченный собирать золотые монеты сатаны, чтобы выдать замуж ту, кто давно живет лишь в его воображении.
Катя всматривалась вперед в надежде увидеть полоску суши, но ее все не было.
— Что ты думаешь о драме «Пер Гюнт»?
— Какое действие? — уточнил молодой человек, плавно двигая веслами.
— Четвертое. Танец Анитры.
Лайонел улыбнулся и процитировал:
Души нет! Да, ты пустовата, правда, — Я это уж заметил с сожаленьем, — Но для души в тебе найдется место. Поди сюда! Я череп твой измерю… Я так и знал, что хватит. Ну, конечно, Особенно серьезной ты не станешь, Души великой не вместишь в себе; Да наплевать! С тебя довольно будет И маленькой, чтоб быть не хуже прочих… [6]6
Генрих Ибсен. Пер Гюнт, действие четвертое (пер. А. и П. Ганзен).
Он засмеялся.
— Чего мужчина только не пообещает женщине за удовольствие: и луну, и звезду, и душу.
Затем вновь процитировал: Ты знаешь, что значит жить? Плыть по реке времен сухим, всецело Всегда «самим собою» оставаясь. Но быть «самим собой» могу я только, Свое мужское проявляя «я»? [7]Катя скептически сложила губы и покачала головой.
— Я и не подумала, что образ главного героя может быть тебе так близок. — Она вздохнула. — Хотела бы я тоже тебе процитировать…
7
Там
— И я даже знаю что, — ухмыльнулся Лайонел.
Она сохранила, а он расточил… О, если бы можно начать все сначала…— Раскаянья — это неотделимая часть осознания своей сути. Но нелишне помнить, что именно наша суть пишет жизнь как роман, а раскаянья в ней — лишь краткие эпизоды. Раскаянья никогда не перепишут готового романа, они могут лишь бессмысленно желать вернуть время вспять. — Молодой человек слегка наклонил голову к Орми и, вздернув бровь, прибавил: — Сожалеют слабаки, те, кто не способны вовремя осознать свою суть и принять ее!
Последние слова были сказаны так яростно, что Катя сильно засомневалось, будто речь идет все еще о пьесе. Холод в глазах стал пронзительнее, лицо застыло в одном выражении, и лишь лунные блики играли на кончиках ресниц, оживляя образ этого ангельски-прекрасного вампира.
Девушка с трудом отвела от него взгляд и увидела, как нос лодки медленно освещается. Словно тот своим острием прорвал черный занавес, за которым жило утро.
Лайонела озарило нежно-розовым и голубым сиянием, потом свет добрался и до нее, неощутимыми прикосновениями поднялся по ногам, укрыл руки — и вот вся она уже в этом нереальном свете, а впереди, точно алый от крови, возник остров.
Девушка обернулась, уверенная, что увидит рваный занавес ночи, но там лишь простилалось спокойное море — голубое и прозрачное.
А над островом занимался рассвет, тонущий в другом море — кровавом от маков.
Зрелище невероятной красоты и с тем же пронизанное одиночеством, столь глубоким и абсолютным, что у девушки перехватило дыхание.
— Где мы? — прошептала она, ощущая давно позабытое чувство, когда вдруг не хватает воздуха.
— Остров Чертовых зеркал, или остров Кровавых маков, как его еще называют — само сердце богини Мании [8] .
8
В греческой мифологии Мания — персонификация безумия.
Лодка ударилась о берег, Лайонел взял сумку и помог Кате сойти.
Девушка старалась не наступать на цветы, но их оказалось столько, что шагу было некуда ступить — одна сплошная зелень, а сверху алая вуаль. В воздухе витал тонкий травяной запах, горько терпкий и дурманящий.
Молодой человек взял ее за руку.
— Идем.
Они ступали по макам, и сломанные сизовато-зеленые стебли источали сладостную горечь, а нежнейшие лепестки отрывались и сыпались на землю яркими кровавыми пятнами. Тут стояло полное безветрие, по-летнему удушливо-теплое, даже горячее.
Орми с Нев сорвались с плеч Лайонела и полетели вперед, а девушка услышала звонкий детский смех. Доносился он не с воздуха — от летучих мышей — с земли.
— Ты слышишь? — спросила Катя, на миг решившая, что смех, как и музыка, лишь у нее в голове.
Лайонел не успел ответить, мимо в траве пробежал кто-то черный.
Девушка резко оглянулась. Позади, на вытоптанной ими тропке стоял чертенок. Не больше ста сантиметров, поросший черными жесткими волосами, с двумя рожками и огромными черно-зеркальными глазами.