Ванька-ротный
Шрифт:
Почему на опушке леса нет никого? Ни людей, ни следов, ни голосов и даже звуков. Снежное поле, кусты, зенитки между домов и колокольня церкви [113] были отсюда видны. Там, в снежном поле на снегу могли остаться раненые. Их можно вынести в наступившей темноте. Но кто за ними пойдёт? Кто захочет рисковать своей жизнью? У кого хватит храбрости шагнуть по снежному полю вперёд?
Санитары в санвзводе и в санроте в основном крючконосые. Этих под автоматом за ранеными не пропрёшь! Чего таить! Это любой солдат подтвердит. Вся эта братия с вывернутыми губами, прибывая на фронт, в стрелковые роты не попадала. Один, — дамский сапожник, другой, — бывший портной, третий, — Ёся парикмахер. А те, кто специальной профессии не имели, — по колиту и гастриту в животе зачислялись братьями милосердия в санвзвода и похоронные команды. И все они…, так сказать, воевали! Хоть бы одного, для смеха, прислали в стрелковую роту!
113
"От трехъярусной колокольни уцелел только нижний объём". В 1934 году колокольню разрушили, до войны здание церкви занимала МТС.
Было уже темно. Ветер едва шевелил ветвями. Я сидел и прислушивался к ночным шорохам леса. В скрипе сухих елей и осин слышались голоса и стоны, мольба о помощи раненых. Может, кто действительно зовёт куда-то туда. Но, убедившись, что голоса мне просто послышались, и в лесу нет никого, я встал с усилием и побрёл между деревьями в глубину леса. Вскоре лес поредел. Я вышел на противоположную опушку леса и стал спускаться по снежному склону к дороге.
По дороге неторопливо, в мою сторону, двигались две лошади. В темноте было сложно различить, что это за упряжки, немецкие повозки на … упряжках или наши деревенские сани с дугами. В зимнее время наши пользовались исключительно крестьянскими розвальнями. Передок у них узкий и высокий, а зад размашистый, низкий и волочится по борозде |у наших спереди на оглоблях дуга, у немцев хомут …|.
Я наметил себе куст у самой дороги и решил до подхода лошадей добраться к нему. У куста снег глубокий. Я подошёл к кусту и провалился выше колен. Так и остался я полустоять, полусидеть за лохматым кустом, поджидая подводы. Я прислушался к говору приближающихся, и среди неразборчивых слов уловил ходовое, солдатское матершинное русское слово. Свои! — мелькнула мысль. И в тот же момент меня покинули последние силы. Я хотел вылезти из сугроба, шагнуть к дороге, но потерял сознание и со стоном повалился снова в снег.
Я очнулся раньше, чем ко мне подбежали солдаты.
— Помогите, братцы! Не могу двинуть ногой!
Солдаты вытащили меня из сугроба, довели до саней и положили на солому.
— Вы, лейтенант, оттуда? — показал один [из них] в сторону леса рукой.
— Оттуда, оттуда! — сказал я, глубоко вздохнув.
— Говорят два полка погибли под деревней!
— А вы что ж, из штабных или разведчиков?
— Нет, братцы. Я командир стрелковой роты.
Они смотрели на меня и не верили, что я живой, что я вышел оттуда, откуда ни один не вернулся. Они, верно, думали, что я наваждение, прибывшее с того света, чтобы нагнать страха на живых.
— Когда у вас там началось, из леса и из этой деревни все удрали. Сказали, что немец с танками перешёл в атаку. Только потом, к вечеру, солдаты вернулись сюда, в деревню.
— Вы отвезете меня в санчасть? А то у меня изо рта и носа кровь появилась. И ноги почему-то не идут.
— Вы куда едете?
— А вот в эту деревню! Говорят, вчера здесь наша пехота немецкого майора с машиной взяла. Слыхать, важная шишка!
— Наши раскопали яму с картошкой, вот мы и едем забирать картошку для харчей. Ладно! Придётся, видно, одному ехать назад.
— Ты задний! Ты, давай, разворачивай свои оглобли и вези лейтенанта.
— Отвезёшь его в санвзвод! Он здесь за лесом, в первой деревушке, километра четыре, больше не будет.
— А что, товарищ лейтенант, человек восемьсот под Марьино легло?
— Восемьсот, не восемьсот. А в нашем полку было четыреста.
— Слышь! Отвезёшь лейтенанта и по быстрому назад! Я буду ждать тебя в деревне!
Задние сани встали поперёк дороги, сползли на обочину, и повозочный их легко, за зад, затащил на дорогу Передняя упряжка ушла в деревню, а меня повозочный покатил рысцою в тыл. Мы доехали до батальонного санвзвода. Я встал с саней озябший и, пошатываясь, пошёл в избу.
Я вошёл в избу. Внутри было душно и сильно натоплено. Закружилась голова, меня стало тошнить. В углу, на полу лежала солома, я опустился на неё. Из-за висевшей поперёк избы белой простыни вышел военфельдшер и посмотрел на меня. Он знал меня раньше. Мы иногда с ним встречались.
— Что это у тебя? — спросил фельдшер и зашёл мне сбоку.
Я немного поднялся.
— Что? Где? — спросил я его.
— Вот это, что? — спросил он, показывая на правое ухо шапки-ушанки.
Я снял с головы шапку и только теперь заметил, что правое ухо у шапки было отрезано пролетевшим снарядом. Часть меха на клапане цигейковой шапки болталась на тонкой пряди ниток.
Ночью, перед выходом на рубеж, когда мы надевали маскхалаты и подвязывали капюшоны вокруг головы, уши у шапки я опустил. Было холодно. Я знал, что до рассвета всю ночь придётся лежать на снегу.
Если шапку завязать на подбородке, как это делают солдаты, и поверх ещё надеть белый капюшон, будет тепло, но будет плохо слышно. А командиру роты нужно всё видеть, всё слышать, вовремя реагировать и подавать нужные команды.
Снаряд не задел головы. До черепа оставалось меньше толщины двух пальцев. Снаряд разрезал шапку, и ударная волна ударила сзади по голове. Ударом меня подбросило и перекинуло через сугроб. На лету, у меня между ног пролетел ещё один, фугасный, снаряд, он не разорвался, но порвал маскхалат и ватные брюки между ног. От этого удара, по-видимому, и болело ниже спины.
— Да! Тебе повезло!!! — задумчиво растягивая слова, произнёс фельдшер.
— Хотя удивляться тут нечему! На передовой не такое случается!
— Ты пока только один оттуда выбрался сюда живым! Говорят, ещё один солдат с первого батальона оказался в санроте!
— Да! Я видел много неудач. Но такое! Чтобы из целого полка вернулись двое!
Санитары, которые были в избе, передавая шапку из рук в руки, крутили её и качали головами.
— Останешься здесь или в санроту отправить? — спросил меня военфельдшер, затем задумался и снова добавил:
— Полежи сегодня здесь. Завтра посмотрим и решим, что нам делать с тобой.
— У тебя контузия и кровь изо рта!
Я сидел на соломе и смотрел на фельдшера невидящим взглядом. Я думал о солдатах, оставшихся там, под деревней и хотел очень пить и спать. Я медленно расстегнул и распустил поясной ремень, снял чрезседельник портупеи и скинул полушубок.
Кто-то, наверное, сказал: — "Подумаешь, сотни три, четыре солдат и десяток мальчишек лейтенантов остались лежать убитыми под деревней! Для этого и война! Она без жертв не бывает!".