Вариант "И"
Шрифт:
В. Но ведь, если вдуматься, такая идея у нас уже есть, и ради ее реализации не надо устраивать гос дарственных переворотов. И даже две идеи. Идя нации. И — православная церковь. Она как-никак постарше русской государственности, не то что династия Романовых…
О. На ваш тезис можно ответить несколькими способами. Идея нации? Какой?
Русской — или российской? Если русской — то что должны делать все нерусские, которых в стране больше, чем вам кажется. А если российской, по своей структуре подобной американской нации, единой при любом внешнем воздействии, невзирая на множество этнических групп, составляющих ее, — то опять-таки
Для создания нации нужна центростремительность; у нас же с конца прошлого века преобладает центробежность и индивидуумов, и целых народов и народностей. Опять-таки: где взять этот центр? Вот мы и предлагаем его.
В. И вы думаете, что народ пошел бы на это?
О. Мы разговариваем серьезно?
В. Я надеюсь.
О. Вот и давайте разговаривать серьезно.
В. Ну хорошо. Если серьезно: вы полагаете, что у нас когда-либо существовал недеспотический способ правления? Надеюсь, что вы такие думаете. В противном случае я чувствовал бы себя сильно разочарованным.
О. Не стану вас огорчать. Конечно, у нас во все времена существовало единоличное правление; менялись только названия.
В. Так чего же вы в таком случае хотите: еще одной смены вывески, не более того? Стоит ли огород городить?
О. А вот в этом никак не могу с вами согласиться. У государя есть великое преимущество по сравнению со всеми президентами, генсеками, председателями президиумов, et cetera. Он не избирается. Или если и избирается — то единожды на столетия. Избирается династия. И — никаких больше электоральных кампаний, претендентов, теледебатов, фальсификации результатов, никаких громадных расходов — и великолепное ощущение полной законности власти. А мы уже забыли, каково это ощущение. И еще: о государе уж никак нельзя сказать, что, мол, какой из него правитель, если он до того был — да кем угодно: директором завода, заведующим лабораторией, секретарем обкома или начальником милиции, допустим. Кем был? Наследником. Цесаревичем. И никаких проблем.
В. Ну что же, во всяком случае, мне теперь ясна ваша позиция. Вы понимаете, разумеется, что я никак не могу согласиться с вами в главном: в том, что Россия без такого рода перемен существовать не может. Может, я вас уверяю, и надеюсь, что жизнь вам это докажет достаточно скоро.
О. Ну, если вы полагаете, что для России просто существовать — достойная судьба, то…
В. Не придирайтесь к словам. Я выразился неправильно.
О. Вы выразились совершенно правильно. Россия сейчас не более чем существует. И до возникновения фундаментальной идеи своего самоощущения только и сможет, что кое-как существовать. И это в лучш случае. Или перестанет существовать как единая Россия — в худшем. Вас устроил бы такой вариант?
В. Ни в коей мере. Да и никого другого, я думаю.
О. А вот тут вы ошибаетесь. Потому что в отсутствие фундаментальной идеи центром моего мышления — и, следовательно, всей жизни — является мое личное, ну, пусть семейное благополучие. А тогда уже все равно, достигается ли это благополучие в пределах великой страны, мировой державы — или княжества Тверского или Ярославского. Вы думаете, россиянин не способен усвоить образ мыслей обитателя Люксембурга? Не каждый, наверное, но очень многие…"
Вот такие беседы работников госбезопасности с тогдашними монархистами, еще немногочисленными и весьма наивными, происходили уже в начале века.
И нельзя не признать, что при всей своей наивности обстановку они оценивали в общем совершенно правильно. В отличие от тогдашних властей.
Хотя есть основания считать, как я уже упоминал, что и в кругах власти люди наиболее дальновидные начали уже об этом задумываться. Я имею в виду не тех, кто представлял власть, был, так сказать, фигурами на доске, но тех, кто эти фигуры передвигал. Люди, обладающие подлинной властью, чаще всего остаются в тени: это позволяет им не нести никакой ответственности перед историей. Чаще всего их ищут (и находят) на вторых ролях неподалеку от кормила власти; однако самых главных вообще не находят. Они конспирируются куда успешнее, чем, скажем, профессиональные разведчики. Таким вот образом.
Я аккуратно упрятал бумаги в конверт и вернул Наташе.
— Большое спасибо, Наташа. Очень интересно. Теперь вернемся к моей просьбе. Мне хотелось бы видеть, где и как вы спрячете мое добро.
Она немного подумала.
— Хорошо. Идемте. Я вам покажу.
Мы вышли в прихожую. Она отворила дверь во вторую комнату — здесь была спаленка. Как и в том, первом, помещении, здесь, с мужской точки зрения, царил порядок, однако самой хозяйке, видимо, так не казалось. У женщин свои представления об аккуратности и чистоте; здесь же, возможно, пыль не вытирали дня два. И еще — постель на диване не была убрана или хотя бы заправлена. Видно, Наталья забыла об этом, иначе вряд ли позволила бы мне заглянуть сюда. А вспомнив, покраснела и пробормотала:
— Извините за хаос. Я уже собиралась ложиться — мало спала накануне…
Я сделал вид, что ничего не замечаю.
— Ну и куда же вы собираетесь спрятать мои пакетики? Она подошла к гардеробу.
— Сюда, на полку. Под белье.
— Ни в коем случае. Обычно искать начинают именно со шкафов.
Я говорил это, а сам все смотрел на диван, не знаю почему, пока не ощутил наконец, что для нее это было мучительной пыткой. Тогда я сказал:
— И вообще не в спальне. Может, мы зайдем а кухню?
Она кивнула без особой радости. В тесной шестиметровке я огляделся.
— Где вы держите кастрюли?
Она показала на висящий на стене трехстворчатый шкафчик. Я раскрыл его.
Среди прочего там находились четыре кастрюли, вложенные одна в другую, своего рода поварская матрешка.
Я вынул три верхние, в оставшуюся, самую большую, положил кассеты и осторожно водворил меньшие кастрюли на место.
— Тут надежнее. Только, когда будете варить суп, лучше выньте их — у них весьма своеобразный вкус, многим не нравится.
Она ответила серьезно:
— Этой большой я не пользуюсь уже давно…
С тех пор, как осталась одна — следовало это понять.
— Ну вот. Очень вам благодарен. И знаете… Я буду очень ждать вас завтра.
— Я подумаю.
А теперь можете выпроводить меня.
Наталья не стала уговаривать меня задержаться, Видимо, ей хватило новых впечатлений и переживаний.
Мы вышли в прихожую. И там случилось неожиданное.
Честное слово, я совершенно не хотел ничего подобного. Все произошло как-то само собой. Мои руки поднялись без моего участия. И обняли ее. И привлекли.