Вариант "И"
Шрифт:
— Я так и знала, что это случится, — продолжила она, снова глядя в сторону. — Без друзей! С ее сердцем — она могла и просто так упасть и умереть, и никто бы не смог помочь… Вы успели ее увидеть? Или это случилось без вас?
— Успел, — пробормотал я. — Был рядом. Так что если бы только сердце…
Что еще сказать, я просто не знал. А повторное упоминание о друзьях заставило меня еще внимательнее следить за своей речью.
— Говорите же, — сказала она тоном приказа. — Как случилось, кто, почему?.. Знаю, что
Я кивнул:
— Да.
— И все же позвали ее? Неужели вы не смогли сообразить, что в ее положении…
Какое, к черту, положение? Больное сердце? Нет, Наталья имеет в виду что-то другое.
— О чем вы говорите?
— Ее же предупреждали: сейчас нельзя показываться… Тут нас охраняли друзья.
— Я никого не заметил.
— Сейчас все ушли. Все равно ведь не уберегло.
— В чем же было дело? В чем она провинилась, и перед кем? Она же не занималась бизнесом, насколько могу судить?
— Нет, конечно. Беда в том… дело в том, что она была знакома… с одним человеком. А потом он погиб. Но как бы не погиб…
— Не понимаю.
— Ну, просто фамилия его попадается в печати, как-то не очень ясно начала она. — Но встретиться ним мы так и не смогли. Он переехал. Мама все хотела с ним переговорить — она сомневалась. А я уверена: это не он. И наши друзья — тоже. Но только мама знала его в лицо. И должна была в какой-то определенный миг — никак не раньше — опознать его как самозванца. Кажется, это стало известно… тем. И ей запретили вообще показываться где-либо. И отменили ее встречу с вами…
— Это очень интересно, Наташа. Как его фамилия? Кто он такой? С кем связан? Имеет отношение к предстоящему Избранию?
— Не знаю, мама никогда его не называла. Я тоже просила ее не выходить.
Но она не выдержала — очень хотела хотя бы посмотреть на вас… А вообще — больше не хочу говорить об этом. Теперь рассказывайте вы.
— Сейчас. Еще секунду. Может быть, у вас найдется стакан хотя бы воды?
Она встала и вышла. Я поднялся со стула. Подошел к фотографиям. Очень старым фотографиям, хотя нет, цетверть века — это же так немного, по сути… Шел к стене, словно упираясь, но что-то очень влекло меня. Может быть, Ольга. Она смотрела со стены прямо мне в глаза, была серьезна, однако выражение лица было таким, что казалось — она вот-вот улыбнется.
Можно было подумать, что ее развлекает создавшееся сейчас положение.
Нет, я понимаю, разумеется, что снимок или даже портрет — всего лишь изображение, но все же… Все же… Может быть, мне надо сразу же бежать отсюда? Дочь — не моя. Зато какие-то друзья — наверняка не по преферансу и не по совместным походам в филармонию. В этом я был почти уже уверен.
Значит, больше тут делать нечего. Однако ноги не хотели ступать к выходу. Я перевел взгляд на Константина. Удачливый
Я отвернулся от него. Включил ящик. Транслировался какой-то очередной процесс над хапугами. Эти судебные процессы начались еще при коммунистах, потом то затихали, то снова набирали обороты — в зависимости от того, чья стояла на дворе власть. Они были очень похожи один на другой. Но люди смотрели с немалым интересом.
Ну хорошо; раз есть друзья, причем надежные, то они позаботятся и о пристойном погребении, и обо всем прочем. Мне в этом стечении обстоятельств соваться со своей помощью, даже только денежной, не следует. Наоборот — лучше всего отойти от событий подальше, благо и собственных дел столько, что за жизнь не переделаешь.
Но я еще не успел принять какое-либо решение, как Наталья вернулась с водой. Я стал жадно пить. Горло и на самом деле пересохло. Черт знает отчего.
Обстановка ведь не таила в себе сиюминутной опасности. Или все же таила?
Никогда раньше я не реагировал так необычно на какие угодно неожиданности. Переведя дыхание и поставив стакан на стол, я спросил:
— Так о чем же мне рассказывать? Она немного подумала.
— Ну, хотя бы… Почему вы пришли так поздно?
Я пожал плечами, взглянув на часы:
— Мне кажется, что не очень… Она усмехнулась одним углом рта:
— Я не об этом. Теперь я сообразил.
— Не знаю… Наверное, потому, что никто меня тут не ждал.
— Нет. Вас ждали.
— Простите. Не верю. Кто?
— Она. Мама.
— Меня?
— Кого же еще? И сейчас, и раньше. Дед перед смертью просил отдать вам бумаги — мама все последние дни в них копалась…
Бумаги деда. Гм. Ольга, кажется, о них говорила что-то. Но так и не успела объяснить. Ничего не успела…
— Какие бумаги?
— Не знаю. Не заглядывала. У каждого свои бумаги: у нее, у меня, у деда покойного…
Бумаг при Ольге не было. Разве что под пальто. Прокол, прокол…
— Странно, — сказал я задумчиво. — Я знаю, кем был ваш дед. Обычно после смерти таких, как он, бумаги изымаются бывшими коллегами. Почему же их на этот раз не забрали?
— Хотели. Они просто не нашли его архив.
— А вам известно, где он?
— У нас с мамой не было секретов друг от друга.
— Это приятно.
— Так что она ждала вас. — Наталья помолчала. — И, может быть, не только она. Но и я.
Это не было похоже на кокетство. Но чем еще могло быть?
— Послушайте, Наталья… Наталья Константиновна, так?
— Как будто вы не знали! Если бы знал, меня сейчас здесь не было бы.
А если не знали, — проговорила она, хмурясь, — тогда и вовсе непростительно. С опозданием на двадцать с лишним лет! А ведь она ждала, ждала…
— Между прочим, мой адрес был вашей матушке известен.