Вариант "И"
Шрифт:
И я сделал в памяти соответствующую зарубку, одновременно говоря:
— Вы меня совершенно убедили, профессор. И все же… Выдвинуть претендента — одно дело; но ведь вопрос будет решаться на референдуме, иными словами — голосовать будут массы. То есть нужно набрать минимум пятьдесят процентов плюс один голос. Можете ли вы с такой же уверенностью предсказать реакцию всего народа?
— Я бы мог, конечно. Но гораздо более убедительно сделает это… Там, в углу, видите? Духовное лицо..
— Тот, в рясе?
— Отец Николай Троицкий. Православный священник — и тем не менее принимает участие в деятельности партии, представляющей совсем иные интересы. Пикантно, не правда ли? Вот поговорите с ним.
Кем является названное духовное лицо, я прекрасно знал: недаром он находился в моем списке. Но я почел своим долгом выразить сомнение:
— Я бы с великим удовольствием, но… захочет ли он?
— Я вас представлю ему — думаю, он не станет отказываться. У нас с ним вполне пристойные отношения. Вы, кстати, никогда не интересовались теологией? А историей Церкви? Хотя об этом поговорим как-нибудь при случае — надеюсь, что он представится… (Бретонский погладил взглядом Наталью, она подчеркнуто медленно опустила глаза, и я вдруг ощутил чуть ли не приступ ревности; пришлось прибегнуть к усилию, чтобы чувство это не вырвалось наружу.) Да, поговорите с ним. Хотя сегодня тут это вряд ли удастся. Ну что же, попробуйте договориться с ним на другой день. Будет не менее интересно.
— Но может, удастся и сегодня?..
Тут я словно накаркал. Потому что не успел я закончить фразу, как в буфете начался большой скандал.
Как я потом сообразил, причиной было то, что наступил час намаза и неожиданное множество присутствующих расстелили свои хумлы и принялись молиться, не обращая внимания на звонки, возвещавшие конец перерыва.
Некоторые сочли это нарушением порядка и своего рода политической демонстрацией. В ответ раздались выкрики вроде «Ислам все равно победит — с государем или без него!». После чего возникла и потасовка.
— Уверяю вас, — грустно произнес Бретонский, ловко увернувшись от чьего-то локтя, — продолжения не будет, сейчас объявят перерыв до утра. Специально для того, чтобы не дать мне выступить. Это Изгонов гадит. Пока мы с вами философствовали, он, даю голову на отсечение, успел уже договориться с устроителями этого сборища. А, в конце концов… — Он махнул рукой с видом полного пренебрежения.
Я громко вздохнул.
— Жаль, профессор… Я очень благодарен вам за беседу. Уверен, что получится прекрасный материал. Но у меня еще два вопроса. Нет-нет, совсем крохотных, вы ответите на каждый двумя словами.
— Я, собственно, и не отказываюсь.
— Большое спасибо. Скажите откровенно: вас радует, что вы, так сказать, утираете нос Америке? Вы не любите ее?
Он склонил голову к плечу.
— Откровенно говоря — нет, не люблю.
— Почему же?
— Она раздражает мое эстетическое чувство. Слишком много всего — кроме такта и совести. Штаты ведут себя на планете, как слон в посудной лавке. Чисто вымытый и надушенный, но все же слон, полагающий, что если от его маневров, представляющихся ему грациозными, посуда рушится и бьется вдребезги, то виновата в том сама посуда: нельзя быть такой хрупкой! А место слона не в посудной лавке, а в джунглях.
А если джунглей нет? Повырубили?
— Тогда в зоопарке. В цирке, наконец.
— Я вас понял. Спасибо. И последнее: вам известно, когда ожидается прибытие претендента Искандера?
— На этом сборище его не будет.
— Я имею в виду — в Россию. Он давно в России.
— Неужели? Где же именно?
— Понятия не имею. Нет-нет, действительно не знаю.
— Но когда он появится — станете ли вы добиваться аудиенции у него? — Лично для себя? Нет.
— Почему?
— Могу вам ответить — но не для печати.
— Обещаю.
— Вы свидетельница, — обратился он к Наташе — ваш шеф обещал. Так вот.
Я не одобряю самой монархической идеи. Это раз. И не люблю мусульман — по соображениям личного порядка. Это два.
— Почему же вы…
— Да потому, — сказал он с досадой, — что сегодня у России нет иного выхода. Просто нет!
— Но по-моему, в уставе азороссов не сказано, что претендент от нее должен исповедовать ислам.
— Безусловно. Формально он, быть может, и не должен. Но кого он представляет — всем хорошо известно. И музыкант не может не исполнить то, что заказано.
— Итак — аудиенции не будет?
— Общая аудиенция — для всех нас, руководителей движения азороссов — будет, разумеется, дана. Но добиваться личного приема — нет, не стану.
— Тысяча благодарностей, профессор. Итак — до завтра?
— Иншалла, — ответил он серьезно.
Мы устали и были голодны. Но все же я прежде всего решил воспользоваться телефоном: мысли об Изе не давали мне покоя. Я решился даже позвонить из автомата — конечно, предварительно подстраховав его. По специальной связи по-прежнему слышались одни лишь помехи. Набрал номер. Мне ответили:
— «Реан».
— Фауст. Необходимо вмешательство. Вплоть до временной изоляции. Любым способом.
— Ясно. Кто?
— Картотека программного съезда.
— Номер?
— Не знаю. Фамилия: Седов и Липсис, это один человек.
Там секунду помедлили.
— Принято.
— Это — первое. Второе: рассмотрите вопрос о привлечении телевидения.
По моей информации, президент настроен весьма отрицательно. Это проблема.
Будет доложено.
— «Вот так-то, Изя, — подумал я. — Если я и ошибаюсь насчет тебя, то в таком деле лучше пересолю. Не взыщи. Да и сам виноват. Я же только устраиваю тебе свидание — хотя и не совсем то, о котором ты просил…»
Ибо сказано в суре «Корова», айяте сто двадцато «Господи! Сделай это страной безопасной и надели обитателей ее плодами».
Но еще прежде, в айяте сто восемнадцатом, говорится: «Не объемлет завет Мой неправедных». Значит, быть посему.
Глава шестая
С утра и до самого последнего момента я сомневался, ехать ли мне на похороны или воздержаться. Здравый смысл был против: возле кладбища или на нем каждый человек может стать легкой добычей снайпера или подрывника, как это уже не раз бывало. В конце концов, дело было не в моей жизни, хотя и она представляла для меня определенную ценность. Я сейчас работал не на себя и даже не только на редакцию «Добрососедства», и зависело от меня в ближайшее время куда большее, чем статьи в моем журнале или даже их серия в тех изданиях, которые сулил мне Стирлинг.