Вариант "И"
Шрифт:
По-прежнему как бы в упор не видя друг друга, все трое сели тем не менее в одну машину, один из ребят — за руль, и укатили. Все это было очень интересно. Они приехали и дожидались там… Не меня ли? А убедившись, что я не появился, поехали по другим делам.
Хотя могло быть и совершенно иначе: Изя при ехал, чтобы проститься с покойной, — увидел процессию и сразу же уехал. А что он с охраной — так ведь и я с удовольствием ходил бы с охраной, если бы она при нынешнем моем статусе была положена. Хотя нет, вряд ли, ведь настоящие журналисты очень не любят, когда их свободу действий ограничивают даже из луч-щих побуждений.
Ну что же, пора уезжать отсюда и мне. И так я тут задержался, а дела стоят…
В следующее же мгновение я решил, что время вовсе не потеряно зря.
Еще один человек появился неподалеку. Чужое, незнакомое лицо. Но подсознание заорало: ты его знаешь, ты его видел. И не раз, и не два, наверное. Видел! И ты этого человека опасаешься, хотя не знаешь — почему, и не знаешь — кто он.
Он словно бы кого-то искал и, не найдя, пошел неторопливо от ворот налево и свернул за угол. Я смотрел ему в спину, упорно смотрел, но он не обернулся, хотя обычный человек, быть может, почувствовал бы взгляд и безотчетно забеспокоился. А этот сдержался; значит, считал, что ему оглядываться опасно? Только вдруг свернул с асфальта и пошел по узкому проходу между забором и росшими вдоль него деревьями. Если бы кто-нибудь захотел сейчас выстрелить ему в спину, это оказалось бы вовсе не столь простым делом, каким было еще за секунду до того.
Я, однако, такого желания не испытывал, да и оружия у меня не было.
Имелась только странная, но полная уверенность в том, что теперь на кладбище чисто, опасности нет. Но трудно было понять: потому ли, что уехал Изя с его ребятами, или же угрозу унес с собой так и не опознанный мною противник.
Тут только я услышал какой-то назойливый звучок вроде цыплячьего писка и сообразил наконец, что пищал у меня в кармане тот самый индикатор, что презентовал мне вчера все тот же Липсис. Иными словами, из ворот вышел и гордо удалился не кто иной, как человек, проверявший на мне свои снайперские способности. И благополучно улизнувший при полном моем бездействии.
И как это меня угораздило забыть об этой штуке? Не потому ли, что я уж слишком настроился против Изи?
Раздумывая об этом, я даже не сразу понял, что ноги сами собой уже несут меня, но не к машине, что было бы самым разумным, а к кладбищенским воротам. Ноги, вероятно, повиновались инстинкту, уверявшему, что сейчас там мне бояться больше нечего.
Попрощаться я опоздал; могильщики усердно работали лопатами, засыпая могилу. Наталья стояла, низко опустив голову, осторожно промокая глаза платочком. Стояла на том же месте, наверное, откуда бросала на гроб первую горсть земли. Рядом с нею находились все те же Батистов и Северин, насупленные соответственно моменту; но непохоже было, что молодая женщина собирается рыдать на груди любого из них. Я еще не решил, что же мне делать: подойти к провожавшим или исчезнуть так же скромно, как и пришел. Но тут решение пришло само собой.
Возможность передвигаться по этому старому кладбищу оставалась только по аллеям и дорожкам: все остальное пространство было поделено на тесные квадратики, разграниченные чугунными оградами Пробраться между участками можно далеко не везде да и то с риском порвать одежду. Но как раз оттуда сбоку ко мне приближался человек — один их тех, что приехали на автобусе. Его агрессивные намерения были очевидны. В руках его не было оружия, но он похоже, был из тех, кто хорошо обучен действовать руками и ногами.
И тогда, опережая его, я двинулся к могиле, над которой уже вырастал холмик. Три венка стояли пока еще в сторонке, прислоненные к соседней решетке. Самый большой принадлежал скорее всего «друзьям», из маленьких один был наверняка от дочери, а что третий лично от меня, я знал совершенно точно. Позаботился об этом еще вчера. Я подошел. Тот парень следовал за мной на дистанции в три шага, готовый остановить меня, едва только последует сигнал. Но пока сигнала еще не было. Все, кроме не поднимавшей глаз Натальи, смотрели на меня настороженно, однако без страха. Чтобы совершенно успокоить их, я провел пятерней по лицу, сдирая маску, подставляя весеннему воздуху все свои морщины. При этом я постарался улыбнуться как можно более миролюбиво.
Странно, но никто из них не удивился моему преображению — или не показал удивления; народ был, впрочем, ко всему привычный. Я отдал общий поклон, подошел к Наталье, которая только сейчас подняла на меня глаза, взял ее руку и поцеловал. Я не хотел говорить ничего, да и не нужно было. Она сжала мои пальцы — крепко, но только на мгновение. И тут же — неожиданно, я полагаю, для всех — уткнулась лицом мне в грудь. Я провел рукой по ее волосам, едва прикасаясь к ним, и обнял за плечи.
Так мы постояли несколько секунд. Все молчали, только Батистов несколько раз тяжело вздохнул. Наталья подняла голову, глаза у нее снова повлажнели. Продолжая обнимать ее за плечи, я дружелюбно улыбнулся — на этот раз персонально Батистову:
— Как поживает Herr Oberst?
Ему не оставалось ничего другого, как ответить в том же духе:
— Привет, привет, спецкор. Хорошо, что пришел. К тебе есть вопросы.
Это меня не смутило: я и так знал, что есть. И ответил:
— У меня тоже.
— Вот и прекрасно. Приезжай все-таки ко мне и поговорим.
От предложенной чести я отказался:
— Жаль, но не получится. Я ведь говорил уже. В ближайшие дни, во всяком случае — никак. Вот разве что после дня "Р"…
То есть после референдума. Но тогда я ему буду на фиг не нужен. И он со мной не согласился:
— Я тебя по-доброму приглашаю. Но могу иначе.
— Можешь, как же, — согласился я. — Но знаешь, кому это не понравится?
Очень не понравится?
— А мне на…
— Акимову, — закончил я.
Генерал Акимов вообще был фигурой странной. Порой казалось, что он — не кто иной, как дослужившийся до больших звезд подпоручик Киже. Слухи ходили всякие. Лет двадцать назад он служил во внешней разведке. Но затем его работа приняла какой-то секретно-дипломатический характер. Он появлялся то тут, то там — преимущественно на Востоке, — когда у России возникали там свои интересы, а возникали они всегда. И было замечено, что всякий раз, когда мнение Акимова по какому-то поводу — о ситуации либо о конкретном человеке — становилось известным и им пренебрегали в России или за ее пределами, обязательно происходило нечто, в результате чего то ли ситуация круто менялась, то ли с человеком что-случалось.
Чаще всего всплывали неблаговидные факты, после чего репутация рушилась раз и навсегда и человеку в пору было идти торговать сигаретами. Чьи-то сверхнадежные банковские счета в мировых финансовых крепостях оказывались вдруг арестованными. В общем, за Акимовым укрепилась слава этакого международного разоблачителя. Наверняка зна чительная часть рассказывавшегося относилась к слухам; но дыма без огня, как известно, не бывает. И поэтому когда кто-то упоминал эту фамилию, к нему всегда внимательно прислушивались.