Вариант "И"
Шрифт:
— «Реан».
— Фауст. Нуждаюсь в помощи. Срочно.
— Слушаю. — Исчез мой человек. Полчаса тому. Объявляю поиск.
— Данные?
Я начал описывать. Меня сразу же прервали:
— Человек известен. (Ну конечно. Наивно было бы думать, что свои не держали меня постоянно в поле зрения. Условий игры никто не отменял.)
«Реанимация» между тем продолжала:
— Предположения, подозрения?
Они, разумеется, во мне уже пышно колосились, но делиться ими я не собирался: слишком много в них было личного.
— Пока — ничего определенного. Работайте — Уже начали. Будем сообщать по мере получения результатов. Куда?
Этого я еще не решил.
— Найдете, — сказал я, имея в виду на этот раз самого
— К нам обращались с просьбой вывести на вас.
— Кто? — У нас не учитывался.
«У нас не учитывался» — значит, одно из двух: либо человек никак не был ввязан в игру, либо же был закрыт до такой степени, что даже на нашем уровне о нем ничего не знали.
— Представился?
— Назвался старым сослуживцем по Кронштадту.
Что-то слабо забрезжило в памяти.
— Хоть что-нибудь о нем выяснили?
— Бизнесмен из Грузии.
Ага. Теперь стало более или менее понятно.
— Снова возникнет — дайте ему координаты отеля. У вас есть еще что-нибудь?
Там помешкали мгновение.
— Будет говорить Иванов.
Иванов — так именовался человек, занимавший в «Реанимации» серьезную позицию. Это должно быть что-то немаловажное, раз уж…
— Доктор Фауст?
— Внимательно слушаю.
— Я сейчас смотрел последнюю схему. Вокруг вас очень густо. Кроме нас — еще, по выводам, три силы, самое малое. Еще не определили точно, кто.
— Лишняя роскошь. Можете вытащить меня?
— Сейчас решаем. Но только при вашей помощи. Хотим поймать на вас.
Мне никогда в жизни не нравилась роль червяка на крючке. Я червякам симпатизирую, но никак не завидую. Однако раз уж мне предлагают такую роль, значит, другого выхода не видят — а мне срочно нужна свобода действий, и вовсе не на сцене перед полным залом.
— За полчаса справитесь?
— Подсуетимся. Но будьте осторожны.
Этого он мог бы и не говорить. Не знаю никого другого, кто относился бы к моему смертному телу с таким же вниманием и заботой, как я сам.
— Да уж постараюсь. Что от меня требуется?
— Выходите медленно и естественно, садитесь в свою машину…
— Что она без начинки — ручаетесь?
— Она у нас постоянно в фокусе. Медленно езжайте по направлению к гостинице по Кольцу в сторону Смоленской. Не доезжая до Крымского моста остановитесь — изобразите неисправность. В происшествия не вмешивайтесь. Дальше пойдете пешком. Когда все будет сделано, ваша машина вас обгонит и остановится. Тогда сможете ехать по своей программе. Но только не в отель. В любую другую точку. Когда окопаетесь, сообщите.
— Уяснил. Трогаюсь.
— Будьте здоровы.
— Взаимно.
Я ответил так не только из вежливости, но потому, что знал: в этой операции Иванов будет участвовать лично. Это был его любимый вид спорта — с молодости и по сей день: устройство ловушек.
Все шло более или менее гладко. Отъезжая от стоянки, я не оглядывался; в этом не было никакой нужды, поскольку компьютер и так показывал, как выглядит движение у меня за спиной. Действительно это смахивало на правительственный кортеж: шесть машин шли за мною, как привязанные. Не в кильватерной колонне, разумеется, но с соблюдением и дистанции, и разбросанности по рядам — всего того, что требуется, чтобы не вызывать излишних подозрений. Тем не менее при желании я бы их достаточно легко стряхнул, но сейчас от меня требовалось как раз обратное. Выехав на Кольцо, я сбавил газ, прополз мимо троллейбусной остановки и остановился на ближних подступах к мосту. Стоянка тут запрещалась, даже остановка, но сейчас это играло в мою пользу. Я выдернул один из проводов зажигания, потом несколько раз повыл стартером, изображая неудачную попытку запустить движок, включил аварийные огни и вылез. Кортеж — за исключением одной машины — успел уже обогнать меня, и я краем глаза следил, внутренне усмехаясь, за их попытками как-то выбиться из потока, чтобы их не унесло вообще черт знает куда. Это привело к одному столкновению впереди, наверняка не случайному. А та машина, что успела затормозить, не доехав до троллейбусной остановки, стояла неподвижно; никто оттуда не выходил, ждали, видимо, действий с моей стороны. К ней уже медленно приближался милиционер. Дальнейшего я не видел: длинный троллейбус прибыл на остановку, заслонив их от меня — но и меня от них, разумеется. Я использовал это мгновение, чтобы выскользнуть из машины и быстро оказаться на тротуаре. Теперь нельзя было дать им потерять меня из виду: наживка должна вести себя соответственно, трепыхаться — но оставаться на леске. И сейчас я, как и предполагалось, спокойненько пойду пешком по мосту, прикрывая лицо от встречного ветра…
Я и пошел. Позади едва уловимо даже для тренированного слуха стукнули два выстрела — через хорошие глушители. Я не оглянулся: стреляли не по мне. Да и прохожие — их на мосту была самая малость — не очень встревожились. Москва только начинала отвыкать от повседневных обменов свинцовыми любезностями.
Все, что делаешь, надо стараться делать с удовольствием. Хотя мне не очень-то нравилось — перейдя реку, медленно идти по многолюдной улице, зная, что сейчас одни охотятся за тобой, а другие — за этими охотниками.
Но раз другой возможности у меня сию минуту не было, стоило постараться и в этой обстановке извлечь из окружающего максимум удовольствия и даже больше, чем могла бы дать обычная прогулка в условиях полной безопасности и освобожденности от мирских забот. Дни за эту весну успели подрасти, но все еще смеркалось довольно рано, и на улицу понемногу оседали сумерки. Давно, очень давно не приходилось мне вот так бродить по Москве, радуясь и досадуя, узнавая и не узнавая. Отсюда, с тротуара, город показался мне вдруг совсем иным, чем из окна машины. А если сравнить эту Москву с той, которую я покинул больше двадцати лет назад… Небо над Москвой раньше было темным — разве что в облачную погоду нависал над нею темно-багровый купол отраженного света.
Сейчас было иначе: мне показалось, что я попал в центр Галактики.
Наверху, в трудноопределимой высоте, парило множество огней, поднималось, опуска-лось, свивалось в кольца, овалы и спирали, пересекавшиеся на разных высотах, в разных плоскостях под самыми немыслимыми углами. Автомобильные и монорельсовые трассы, коридоры для вертолетов, выше — аэростаты регулирования; все это как бы опиралось на вертикальные ячеистые колонны света — многочисленные теперь небоскребы.
Стоило бы остановиться и просто постоять, глядя на этот праздник иллюминации. Но останавливаться нельзя было, и, чтобы не налетать поминутно на людей, пришлось не задирать голову и идти, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания, рассчитывая на то, что чем темнее становится, тем в большей безопасности я нахожусь. Если бы только темнело! Но энергию на освещение улиц здесь, кажется, жалеть перестали.
Если бы выключили внезапно все фонари — одних только витрин с достатком хватило бы, чтобы в любом месте тротуара читать набранный нонпарелью текст.
Витрины невольно вызывали любопытство. Ассортимент предлагаемого на первый взгляд не очень изменился; упаковки с надписями на английском по-прежнему преобладали. Но названия фирм были уже не те, что пару лет назад, и человеку понимающему это говорило достаточно много. Иные из фирм, располагавшихся и производивших товары в Штатах, давно уже принадлежали японцам, другие были перекуплены саудянами. С последними получалось и вовсе забавно: товары эти продавались в России, прибыль шла, предположим, в Эр-Рияд, откуда в виде кредитов и инвестиций возвращалась нынче в ту же Россию, образуя своего рода малый круг кровообращения. Этому можно было только радоваться.