Варяги и Русь

Лавров Александр Иванович

Издали слышались вопли размётываемых по полю купцов...

II

Прах несчастной Зои был предан земле по христианскому обычаю. На этом настоял Аскольд.

Зоя ещё при жизни взяла с него клятву, что если только она умрёт в Киеве, то он похоронит её по обрядам, предписываемым христианством.

Лишь только могильный холм возвысился над её прахом, звуки рогов возвестили, что князья желают говорить с дружиною и народом.

— Народ киевский и дружина моя храбрая! — сказал

Аскольд, когда все собрались к крыльцу его терема. — Уходим мы в путь далёкий и опасный. Знаю и теперь уже я, не вернутся назад многие. Но пусть не плачут о них матери и жёны. Смерть храбреца — счастье. Пусть утешатся и дети. Они не будут сиротами, если приведёт мне судьба возвратиться в Киев, — всех их приму я к себе; если я не вернусь, то сделает это брат мой Дир, а если не вернёмся оба, то должен принять к себе сирот тот, кто заменит нас.

— Зачем говоришь так, батюшка князь? — раздались восклицания. — Как это можно, чтобы ты не вернулся!

— Зачем сердце наше понапрасну смущаешь такими речами?

Не ходи тогда уж лучше, оставайся с нами в Киеве!

— Нет, всё готово для похода, и мы пойдём. Византия, никакая сила не спасёт тебя от этой грозы! Только ты, киевский народ, поклянись, что останешься нам верным...

— Клянёмся! Во веки веков! Пока Киев стоит, будем тебе верными! — кричал народ.

— Как мы забыть тебя можем, благодетеля нашего? Ведь ты от хозар нас избавил.

— Только оставь нам за себя кого-нибудь.

— Для этого я и созвал вас. За меня, пока мы будем в походе, здесь пусть останется Всеслав. Он будет править вами нашим именем, он будет творить над вами суд и милость.

— Князь! Я не останусь здесь, я иду с тобой! — раздался голос Всеслава.

— Молчи! — вдруг засверкав глазами, прикрикнул на своего любимца Аскольд. — Я князь, я приказываю, и ты ослушиваться моей воли не посмеешь!

Впервые видел таким своего князя Всеслав. Он невольно смутился и только смог пробормотать в своё оправдание:

— У меня сын там!

— Я приведу его к тебе... Изока я знаю. Если ему суждено остаться в живых, он будет возвращён тебе, — смягчился Аскольд, — ты же нужен киевскому народу. Кто сумеет лучше тебя управиться с ним и дать ему правду? Ты знаешь народ, знаешь и мои мысли, твоё место здесь.

— Я повинуюсь твоей воле, князь, пусть будет как ты пожелаешь, — опустив голову, отвечал Всеслав.

— Благодарю, я этого ожидал от тебя... А теперь, народ киевский, иди к моему столу и пируй в последний раз... Знает разве кто из вас, будет ли он пировать ещё раз за моим столом?

Начался в палатах шумный пир, но первое место на нём занимал князь Дир. Аскольда среди пирующих не было. Не до шумного пира ему было, не то лежало у него на сердце. Казалось ему, что ₍Зоя стоит перед ним, протягивает к нему руки и слышится её молящий голос:

— Отомсти за меня!

Рано утром на другой день, когда головы многих были ещё тяжелы после весёлого пира, рога князей созвали воинов на берега Днепра к стругам и ладьям.

Аскольд торопился идти в поход. Он надеялся в пылу сечи унять свою гнетущую тоску, забыть Зою...

Всё в стругах

было приготовлено к отплытию. Снесены были припасы, каждый из отправлявшихся знал, к какому стругу он принадлежит, знал своего начальника и готов был пойти за ним в огонь и в воду. У всех чувствовался избыток сил, и всем предстоявшие битвы казались веселее пиров.

Собралось же всех до десяти тысяч человек.

Никогда ещё такой большой рати не поднималось с берегов Днепра.

На первом струге во главе войска шли с отборной дружиной князья.

После жертвы Перуну Аскольд спустился по крутому берегу к своему стругу. Дир был с ним. Следом за князьями шли Руар, Ингелот, Стемид, Ингвар, Родрик — знаменитые скандинавские, воины и, наконец, скальд Зигфрид.

Все были воодушевлены, глаза у всех светились нескрываемой радостью.

Перед тем как вступить на струг, Аскольд крепко обнял Всеслава.

— Береги Киев! — сказал он.

— Хорошо, а ты, княже, не забудь о моём Изоке.

— Клянусь тебе, если он жив, я привезу его в твой объятия.

Но вот на княжеском струге затрубили в рога, взвился парус, и струг медленно отошёл от берега и вышел на середину Днепра.

Следом за ним другой, третий, четвёртый...

Стругов было так много, что княжеский давно уже скрылся из глаз, а средний только что отчалил от берега. Почти что на закате отошёл от Киева последний струг, и оживление на Днепре сменилось мёртвой тишиной.

Аскольд, угрюмый и мрачный, сидел на корме своего струга. Он был совершенно безучастен ко всему происходившему вокруг. Как сквозь сон он слышал, как запел скальд Зигфрид:

В поход пошли сыны Одина, Чертоги светлые их ждут, Средь сечи павшего, как сына, Встречает божеский приют. Смелей, смелей! Отваги полный, Ведёт нас в сечу славный вождь; Не страшны нам морские волны, Мы на врага падём, как дождь! Щиты отбросим мы далеко, Возьмём секиры, и вперёд!.. Там в небесах, хотя высоко, Валгалла светлая нас ждёт. Не вспомним мы на миг единый О жалкой жизни на земле, Умрём мы все, сыны Одина, С печатью счастья на челе!

Крики восторга с ближайших стругов были ответом на эту песню. Всем было весело, всем было легко и отрадно на душе, только один Аскольд был угрюм и мрачен.

Пороги прошли волоком: Аскольд хотел сохранить людей и свои суда и счёл, что лучше потерять больше времени на волок, чем рисковать хотя бы одним стругом...

Вот и устье Днепра.

За ним раскинулась необозримая гладь морская.

Но скоро и она оживилась... Всё Чёрное море у правого берега так и белело парусами лёгких судёнышек.