Варяги
Шрифт:
Услышав своё детское имя, ещё пуще заплакала Милослава. Радость возвращения в родной дом и жалость к отцу, старику дворскому, к себе — всё перемешалось в её душе.
— Не убивайся, касатушка. Домой возвернулась. Нешто так можно? — шамкал беззубым ртом старик, не умея и не зная, как и нужно ли утешать Милославу. Пусть поплачет, слёзы душу очищают...
За окном нарастал шум. Вначале отдалённый, глухой, он приближался, подкатывал к самой хоромине.
— Дедушка Завид, штой-то люди шумят? — спросила Милослава.
— Где, касатушка? — Старик поднёс ладонь к уху, прислушался. — А и в самом деле шумят. Пойду, узнаю. — И заторопился из светёлки.
Неужто Рюрик вернулся от старейшин? Не должно быть. Тогда что за шум и почему?
Не дожидаясь возвращения дворского, Милослава спустилась вниз. Навстречу ей торопился Завид.
— Княжна, там люди пришли. Тебя видеть хотят, а сторожа мужа твоего их не пущает...
Не дослушав, она заторопилась на высокое крыльцо. И то, что увидела, поразило её: широкий двор был заполнен народом. У самого крыльца, прижатая вплотную к нему, ощетинилась обнажёнными мечами Рюрикова сторожа — человек двадцать.
— Гудой! — окликнула она старшего из дружинников. — Что происходит?
Тот вскинул на неё суровые глаза.
— Не знаю, госпожа, что нужно этим людям. Я не понимаю, чего они...
Конца ответа она не услышала. Над толпой пронеслось:
— Милослава!
— Будь здрава, дочь Гостомысла!
Она поняла: новеградцы пришли встретить её и пожелать ей здоровья. Зардевшись алым цветом, она низко поклонилась градским. Над дворищем высоко взлетел её чистый, звонкий голос:
— И вы будьте здравы, новеградцы!
Поход начался удачно. Посаженный Олелька не подвёл. Коней новеградцы пригнали в Ладогу добрых, розвальни крепкие. Снабдили и запасом овса. Главное — двигаться быстро, чтобы никто не успел предупредить весь. По воде до Белоозера две луны пути, на лошадях управимся за одну. Снегу пока что немного. Словен примучивать непосильными поборами ни к чему: новеградцы и ладожане снабдили дружину припасом в избытке. А на обратный путь весь снабдит. Побеждённые обязаны кормить победителей. Таков закон войны.
Двигались в строгом порядке. Передовые розвальни часто менялись — торили путь. Дружинники, сложив оружие и доспехи на сани, шли налегке. По очереди заваливались на сено, отдыхали малое время и соскакивали без команды, уступая место другим.
По берегам реки тянулся однообразный, заснеженный и суровый лес. Ещё издали заметив огромный обоз, спешил забиться в чащу сохатый. Его не преследовали: Рюрик торопился. Ехали и ночью — на передних розвальнях палили смоляные факелы. И только когда лошади от усталости начинали спотыкаться, старший из новеградцев, охотник Онцифер, по-медвежьи переваливаясь в длинном тулупе, подходил к саням Рюрика.
— Привал, воевода. Кони приморились...
У жарко горевших костров довольствовались куском вяленого мяса, разогретой в пламени лепёшкой. Лесин не жалели. Каждый десяток палил свой костёр. Прогрев землю, сдвигали уголья в сторону, набрасывали на кострище лапник. От него шёл пар, пахло разогретой смолой. В стороне разводили новый костёр, чтобы горел всю ночь, а сами укладывались на лапник, тесно прижимались друг к другу, укрывались сверху тулупами. Снизу шло тепло, теплом опахивало и от костра...
На семнадцатый день пути Онцифер предупредил:
— Оберегу надо блюсти, воевода. К Белоозеру подходим...
Рюрик велел подтянуть обоз, идти без доспехов, но с луками и мечами наготове.
По озеру Белому шли открыто — тут не спрячешься. Горячили коней, да без толку. За долгую дорогу те совсем выбились из сил — едва тащили розвальни.
Селище открылось неожиданно. Раскинулось оно на невысоком берегу и было, прав оказался Илмарус, беззащитным: ни стен, ни частокола. Завидев обоз, выбегали из изб люди, суетились, сбивались на площади.
Рюрик, довольный, улыбнулся:
— Трувор! Синеус! Стройте дружины! Возьмём весь в кольцо, чтобы никто не ушёл...
Воины цепочкой, затылок в затылок, побежали двумя извивающимися лентами, охватывая селище. Встретились передние, замыкая круг.
Рюрик повернулся к Онциферу:
— Пойдём. Сейчас начнётся самое интересное. Медведь попался прямо в берлоге...
— Нет, воевода, — твёрдо ответил новеградец. Его товарищи согласно наклонили головы. — То дело не наше. Нам посаженный велел при конях быть. А сечься с весью нам не за что...
— Ну, как знаете, — равнодушно бросил в ответ Рюрик и торопливо направился к селищу.
Воины сжимали круг. Голосили женщины, надрывно кричали младенцы. Кто-то из охотников не выдержал и отпустил тетиву лука. Ого, эти дикари смеют поднимать руку на его дружину?
Рюрик крикнул долгожданное:
— Бей!
И тотчас тяжёлые, оперённые боевые стрелы полетели в толпу. Вопль людей взвился над площадью.
— Не стрелять! — раздался голос Синеуса. Воевода удивлённо повернулся к брату. — Всех перебьём, Рюрик, а на что нам мёртвые? — спокойно встретил его взгляд Синеус. — Пусть живут, дань платить будут.
— Тебе жалко этого сброда? Кому они нужны и на что способны? Всех перебить!
— Не горячись, брат. Мне они живыми нужны. Пусть охотятся, как и раньше...
— Тебе нужны? — в запальчивости закричал Рюрик. — Тогда и оставайся здесь, володей ими!
— Я и сам хотел просить тебя об этом, — спокойно ответил Синеус. — В Ладоге нам тесно...
— Ты что? Святовит лишил тебя разума? — опешил Рюрик.
— Не торопись. Прекрати сперва бойню.
— Будь по-твоему. Только потом не пожалей об этом опрометчивом поступке, — успокаиваясь, ответил Рюрик и приказал прекратить стрельбу.