Варяги
Шрифт:
Через две седмицы велел Олелька собрать обоз — не велик и не мал: вин взял, лопотины понарядней да мечей харалужных, новеградской выделки, с рукоятями изукрашенными, в ножнах дорогих. С обозом надумал поначалу Вадима отправить, да вовремя отказался от мысли неразумной. Кликнул верного дворского.
— Сам я выеду попереду. Я не купец — посаженный. И в Ладоге я тебе не хозяин. Не пойдёт мена, придёшь ко мне с жалобой, как к посаженному. Понял ли?
Рюрик, предупреждённый вестником о скором приезде посаженного старейшины новеградского, улыбнулся и похвалил себя за терпение. Придётся продать Олельке меха подешевле, за то выторговать поход на кривичей. И немедля. Дружина отдохнула. Коней словене наверняка откормили. Надо ковать железо...
Кривский рыбак Сивой, тот самый, что по своей нерасторопности попал в плен к новеградцам и был отпущен ими после переговоров Вадима со Стемидом, бродил по Новеграду. И надо ж было шепнуть водяному, когда Сивой выволок из реки вершу, набитую лещами, а потом ещё две таких же, чтобы ехал он в Новеград с рыбой да поменял её там на крюки добрые. Как ни лаялся он со своим плесковским кузнецом Клещом, крюки не выдерживали пудовой щуки: то разгибались, то хрумкали, как еловый сучок. А тут ещё и жена, будь она неладна, посунулась: может, он и её не забудет, совсем сарафан обтрепался.
Лещей своих Сивой продал. Не так чтобы и выгодно, однако ж с Плесковом не сравнить. Крючья полдня выбирал, только что на зуб не пробовал. С мастером бы, который их ладил, поговорить, да потом своего Клеща носом-то ткнуть. Чтобы знал мастерство, а не переводил зазря железо.
Эта мысль очень по душе пришлась Сивому. Он твёрдо решил зайти к кузнецам и поспрошать, как они делают такие добрые крючья. Но то опосля. А теперь, пока в кисе бренькали серебрушки, пошёл Сивой искать полотняный ряд, чтобы купить жене, лешак её забодай, полотна какого-нибудь на сарафан.
Тут уж он не торговался и не выбирал. Эка невидаль, полотно бабское. Сунул купчишке деньги, скомкал небрежно кусок полотна, запихнул его в захребетный мешок и, довольный покупками, пошёл шастать по улицам.
Ещё издали услышал перезвон молотков по наковальням.
— Ага, лешак их забодай, вона куда забрались ковали, — удовлетворённо сказал сам себе и направился на перезвон.
В кузнице у двух наковален по двое мужиков усердно махали молотами и молоточками да двое у мехов стояли — от угольев аж искры летели.
— Эгей, люди добрые, труд на пользу, лешак вас забодай! — весело крикнул Сивой, стараясь перекричать звон железа.
— Проходи стороной, — отозвался один, постарше. — Вишь, железо горит, не до тебя. — И напарнику, приземистому, на бочку смахивающему: — Давай!
Сивой потоптался на месте, но не ушёл. Уж больно споро и красиво робили ковали. Старший положил ручник и, ухватив остывающую полосу клещами, сунул её в горн. Смахивая со лба капли пота, заметил стоящего у двери Сивого.
— А, ты ещё тут. Ну чего тебе?
— Дак куды ж я пойду, — заторопился Сивой. — Мне ж, понимаешь, знать надобно, как это вы, лешак вас забодай, крючья таки делаете?
— Каки крючья? — удивился кузнец. — Ты что, с утра медовухи али браги нажрался?
— Погоди, Радомысл, — остановил старшего напарника похожий на бочку (это был Михолап). — Вот я его сейчас шугану отсель. Это кто же тебя учил, добрый человек, — обратился он к Сивому, — влезать в кузню к незнакомым людям и, не поздравствовавшись, лаять их?
— Чур меня, чур, — замахал руками Сивой. — Это кто ж вас лаял-то? Нетто я позволю такое, лешак вас забодай?
— И опять лаешься? Ну-ка убирайся...
— Так у нас в Плескове, почитай, все так говорят. То разве лай?
— В Плескове? Значит, ты кривский? — весело спросил Михолап. — Погоди, погоди, что-то мне твоя рожа знакома. Ты, часом, в полон к новеградцам не попадал?
— Попадал, а как же, — засмеялся Сивой.
— Ну, здрав буди! — хлопнул Михолап по плечу рыбака. — Молви, зачем в Новеград приехал?
Радомысл дал знак подмастерьям на мехах, чтобы прекратили дуть — железо перегорит.
— А как не приехать, ежели Клещ этот, лешак его забодай, такие крючья делает, что они щуку не держат? Мне много не надо. Чтобы крюк не разгибался, ежели щука пудовая подцепится, и опять же не хрумкал...
— Ну, брат, насмешил, — сказал Радомысл. — Уж коль тебе такую малость и надо всего, тогда скажи своему Клещу, чтобы он крючья тебе ковал, как мечи харалужные, из того же железа сварного, да калил в меру.
— Каки мечи харалужные! Это наш-то Клещ? — засмеялся Сивой.
— А по-другому я тебе объяснить не могу, — уже серьёзно ответил Радомысл. — Надо самому у горна постоять, душу железа узнать. Вот Михолап подтвердит. Уж на что он частый гость у меня в кузне, а ведь меча харалужного не сварит. Так ведь, Михолап?
— Так, — отмахнулся дружинник, — да не о том речь. А сходите-ка, ребятушки, отдохните чуток, — повернулся он к подмастерьям. — Опосля гукну вас.
Подмастерья, скинув прожжённые кожаные фартуки, неторопливо вышли из кузницы.
— Сядем, — сказал Михолап и остро глянул на рыболова. — Тебя как зовут-то?
— Сивой, — с тревогой ответил рыбак.
— Так вот, Сивой, молви, ждёт ли князь Стемид гостей незваных и готов ли к их приходу?
— Того не ведаю, — ответил Сивой.
— Вы разве ничего о воеводе Рюрике у себя в Плескове не слыхали? — спросил и Радомысл.
— A-а... о бодричах, — с облегчением произнёс Сивой. — То ваше дело. Они на вашей земле, вы с ними и милуйтесь.
— Вот-вот, — с издёвкой сказал Михолап. — Старейшина весьский Михолов так же, наверное, думал. Только что теперь от тех дум осталось? Разграбленное Белоозеро, дружина Синеуса на шее да в придачу ещё и дань Рюрику...