Варяжская сталь: Герой. Язычник. Княжья Русь
Шрифт:
Шли вдоль берега Буга. Ночевали на уединенных песчаных пляжах, где деревья мочат густые кроны в зеленой речной воде, а рыбу и уток можно ловить руками.
Пару раз выходили к селениям. Жили в них не лендзяне, а волыняне, принимавшие киевских гридней с опаской, но, понятное дело, без явной вражды. Любой из гридней мог бы перебить всех деревенских мужчин быстрее, чем кукушка дюжину лет накукует, и смерды это понимали. Кормили гостей из общего котла, девок на ночь подкладывали. Однако можно было не сомневаться: если бы Фредрик путешествовал один, его прирезали бы в первом же селении. Лехитские владения были рядом, а там новая вера уже обрела изрядную силу. В виде мечей
Фредрик свое положение понимал и проповедовать даже не пытался. Временами он жалел, что пан Кошта и его товарищи сдохли под пытками. Эти живо разъяснили бы грязным смердам всю глубину их заблуждений…
И, скорее всего, навсегда остались бы в этих гостеприимных лесах. Следопыт-волынянин время от времени показывал своим спутникам хитроумные ловушки лесовиков: тщательно укрытые ямы с кольями, самострелы, суковатые бревна, рушащиеся на голову незваному гостю, едва тот уберет с дороги мешающую ветку…
Еще в арсенале дикарей-язычников были стрелы, смазанные ядом, лакомые девки, с визгом удирающие от страшных чужаков… прямо через болотные окна.
Обо всем этом Богуслав, прошедший суровую варяжскую школу и тоже знавший немало лесных уловок, с удовольствием толковал с проводником во время вечерних посиделок на берегу реки под веселый говорок костра.
Огонь они разводили, не скрываясь, чтоб всякий видел: не тати, не злодеи – честные люди. Нападения опасались не больше, чем в лесных деревеньках. Возможность повстречать на берегу Буга ватажку разбойников-нурманов или равных им по силе – ничтожна. А иные – не рискнут.
И не рисковали. Буг – судоходная река, и, бывало, какой-нибудь кораблик, увидав на берегу малую ватажку, поворачивал нос к песчаному пляжу. Однако, разглядев поподробнее бронь и зброю, быстренько возвращался на стрежень. Оно, конечно, добрый доспех сумасшедших деньжищ стоит, да вот незадача: как правило, внутри доспеха находится его хозяин. Понятно, что мир вокруг суров и не всегда справедлив. Так бывает, что и хороший воин в драных обносках ходит да на деревянный посох опирается. Бывает.
А вот такого, чтоб плохой воин хороший доспех носил, не бывает никогда.
Хотя один раз лодья к берегу все-таки пристала. Славка ее сам поманил, признав в кормчем батиного человека.
Поснедали свежатиной, добытой Устахом свинкой. Запили кисловатым франкским вином из запасов кормчего. Лодья шла к Берестью и везла дорогой груз: две сотни мечей работы рейнских мастеров. Поездка была рискованная: германский император вывозить на восход такие мечи не дозволял. Нарушителей карали смертью. Но – возили, потому что стоили такие мечи дорого. Правда, меха северные и рыбья кость [78] на западе стоили еще дороже. Так что торговали с большой выгодой. А риск… Так всё купеческое ремесло – риск. За то и барыш. Правда, о грузе купцы сказали только Богуславу. По секрету. Фредрику о незаконной торговле знать ни к чему.
78
Моржовые клыки.
Большой тракт вел из Киева в Сандомир, а дальше – в чешский Краков [79] .
Но так далеко идти не требовалось. В Сандомире русы с Фредриком распрощались. У ворот новопостроенной христианской обители. Выслушали слова благодарности. От настоятеля, доброго знакомого Фредрика, получили в подарок толстенький свиток Священного Писания. И – подорожную грамотку. С ней можно было идти по червенской земле, не прячась от свирепствующих на завоеванных землях лехитов.
79
Город Краков, ныне польский, в описываемое время принадлежал Чехии.
Глава двадцать четвертая
Разведчики
Грамота оказалась кстати. Червенские земли были еще далеки от полного замирения. Трижды по русам стреляли. Из лесной чащи, охотничьими стрелами. Вреда не причинили: любой гридень, услышав первый же щелчок тетивы, знает, что ему делать: припасть к гриве, резко остановив или, наоборот, послав вперед коня. Даже если попадет, доспех не пробьет точно. Да и стреляли так себе. Пошлют две-три стрелы – и уносят ноги. Эти были не опасны.
Но на дороге частенько попадались лехитские разъезды: сытые усатые молодцы в броне, со щитами. В полной готовности к внезапному нападению. Причем отряды не маленькие: от десяти клинков и более.
Грамотка сандомирского настоятеля помогала избегать конфликтов. То есть сама по себе грамотка, может, и не уберегла бы – рожи у иных воев князя Мешко были чисто разбойничьи: отправившийся в ад пан Кошта выглядел бы в такой компании образцом благородства. Однако в сочетании с грозным видом русов грамотка работала неплохо.
До Червня [80] добрались без происшествий. Опорный город новоприобретенных земель князя Мешко выглядел неплохо. Размерами он не уступал Турову, однако расположен был не столь удачно. Город стоял меж двух рек: Бугом и Вепшем, но до них было неблизко, потому природной защиты у Червня не было, только собственные стены: двухсаженный двойной частокол, укрепленный земляным валом. В городке имелся кремль, в котором разместилась лехитская дружина. Народу в Червне обитало – тысячи три. При необходимости его стены могли вместить раз в пять больше. Места и воды хватило бы: колодцев было много. Многие постройки – недавние. А вместо других – горелые остовы. Видно, при взятии города в нем случился пожар. Это еще хорошо, что городок весь не выгорел.
80
Для любопытствующих, Червень, или Червен, – в последний раз упоминался 1289 году. Его вероятное современное местонахождение – городище у польского села Чермно (Czermno), Люблинского воеводства.
В Червне Богуслав и его люди задержались на полный день. Первым делом наведались выразить почтение воеводе. Грамотка открыла им ворота кремля. Воевода, правда, их не принял, тем не менее во дворе кремля русы побывали и увидели много полезного.
Затем Богуслав и Антиф посетили церковь. Сложенная из ровных ошкуренных стволов, свежевыбеленная, устремленная в небеса, Богуславу она очень понравилась. Убранство внутри было бедновато, без привычной Богуславу ромейской богатой пышности, но вырезанный из простого дерева Спаситель глядел ясно и просветленно. Он не презирал собственную боль, как это делали нурманы и варяги, смеющиеся в лицо своим мучителям. Для Него боль не имела значения. Он видел Истину.