Ваша С.К.
Шрифт:
— Мы не звери…
— Простите, — Светлана продолжала глядеть в пол. — Я не должна была говорить подобные слова… Я сейчас не в состоянии быть деликатной. Прошу меня простить.
Граф не сводил с княжны глаз, не мог не любоваться ею. Та уже огнем пылала под его взглядом, даже не встречаясь с ним глазами.
— Вы еще не завтракали? — она с трудом подняла голову. — Хотите, я принесу бутылку чухонской крови, которую вы забыли в гостиной?
—
— Пренепременно, граф, — теперь уже Светлана прижимала книгу к груди. — Странно, что вы тяготитесь одиночеством… Отчего же тогда, позвольте спросить, вы до сих пор одиноки? Князь тоже лишился жены при жизни, но как видите…
Граф снисходительно улыбнулся, и княжна смолкла. Между ними была книга и только она сдерживала его желание коснуться горячих пальцев Светланы.
— Прошло каких-то три века. Сколько было вашему отцу, когда он женился на вашей матушке?
Щеки Светланы сравнялась цветом с юбкой.
— У меня есть Раду, — не стал мучить ее граф дальше. — Я вырастил его, как сына. Я его спас… От родителей, которые хотели умертвить мальчика, когда в семь лет в том обнаружились повадки оборотня.
— Это благородно, — перебила его княжна. — Тогда общение со мной должно быть для вас сейчас очень неприятным. И я безумно сожалею, что так случилось…
— Да бросьте, Светлана! — граф попытался отпустить книгу, но вовремя понял, что Светлана не удержит ее в дрожащих руках. — Какая ж ваша в том вина? Просто мой Раду слаб, он не приучен драться… Все, что он сделал, сделала его волчья натура… Но он жив и оправится от ран. И вы живы — это главное. И ваша матушка должна быть ему премного благодарна, что ее желание даровать вам долгую жизнь все еще возможно воплотить в жизнь…
— А вы и про это успели с ней поговорить? — еще больше смутилась княжна. — Как все нелепо у нас с вами… Вы так много обо мне знаете, что мне перед вами ужасно стыдно.
— Боже правый, Светлана! Прекратите уже передо мной извиняться! — граф вырвал книгу и положил ее на пустующий столик, предназначенный для птичьей клетки.
— Вы правы, — она снова смотрела в пол. — Наш поэт Некрасов сказал очень дельную вещь, что нет хуже наказанья, как задним горевать числом. А одна очень умная женщина сказала мне, что нормально так горько плакать над своей первой любовной неудачей. Но ведь я не была у Сашеньки первой неудачей… Первой была моя матушка… Кстати, письма… Мне нужно их сжечь…
Светлана перешагнула порог своей комнаты и обернулась:
— Вам нужно приглашение, чтобы войти?
Граф хмыкнул в голос:
— Я дождусь вас за порогом вашей спальни. Боюсь вас скомпрометировать.
— Перед кем? — Светлана махнула рукой в сторону пустой детской. — Никого нет… А слуги и служащие папенькиной тайной канцелярии меня не волнуют. К тому же, князь велел вам не отходить от меня ни на шаг, а вы уже оставили меня одну на целый день.
Она вновь смотрела на него с хитрецой, как в деревне — и такая княжна нравилась графу куда больше пылающей смущением девицы. Он прикрыл за собой дверь и остановился, окинув взглядом светлую комнату с шелковыми обоями салатного цвета, украшенными витиеватыми растительными орнаментами, отметив тут же раскрытый секретер с бумагами и разобранным письменным прибором. Непроизвольно взгляд его на миг задержался на неубранной кровати с белоснежными простынями и воздушным скомканным одеялом. Все три подушки валялись в разных углах комнаты, а сама кровать была усыпана конвертами и исписанными листами.
Княжна нервно расправила мятый лист бумаги:
— С этого письма одной моей знакомой дамы все и началось, — и дальше Светлана читала по памяти, глядя графу в глаза: — Милый мой Светлячок, я как и ты, была с детства ранена любовью и смертью. Не бойся своих слез и знай, что на смену одной любви приходит другая. Но ты счастливее многих, потому что всякая любовь побеждается, поглощается смертью, а у тебя нет этой последней черты, за которой пустота. Ты пронесёшь ее в вечность, и будет счастлив тот, с чьим именем на устах ты в нее вступишь.
Княжна замолчала, перевела взгляд на раскрытое окно и сказала:
— Это письмо случайно попало к княгине. Она думала, что речь в нем идет о Сашеньке. А в этих десяти строчках прозвучал приговор моему детскому обожанию именно этой особы, которую я, да простит меня матушка, хотела бы видеть на ее месте. Десять строчек, граф, и все — немецкая скрупулезность. Правда, от немецкой крови у нее остались только бледная кожа и рыжие волосы. И эти десять строчек стали для Сашеньки приговором, потому что моя матушка вдруг решила, что я в него влюблена. Хотите? — Светлана бросилась к секретеру и схватила с него книгу. — Я дам вам почитать «Лунных муравьев»? Зиночка на днях прислала. Она пишет от имени мужчины, так что вам не будет противно. Знаете, какая фраза там больше всего мне нравится? Мы все не думаем о смерти, не видим ее, — потому что слишком она близко, слишком — вот она.
Светлана протянула книгу графу.
— Возьмите, там много других рассказов, хороших. Этот она уже пару лет, как написала, но считала, что мне его читать пока рано. А теперь, выходит, не рано… Да, не рано… Это знак… Вот же она, смерть — стоит совсем рядом в готическом плаще. Вы зачем снова плащ надели? — вдруг перебила княжна саму себя резким неприятным криком.
Граф молча взял из ее рук книгу.
— Светлана, скажите честно, вы мне не доверяете?