Вашингтонская история

Дайс Джей

— Мамина машина! И действительно вела ее я!

— М-м… Хотите, чтобы я это вписал сюда? Нет? Ладно. Между прочим, полиция не имеет юридического права, давать подобные справки. Досье составлено в хронологическом порядке, и мы тоже будем его придерживаться. Слушайте: «Имеются сведения, что данная особа была активной участницей „Кружка текущих событий“ в Беннингтонском колледже и неоднократно высказывала свои взгляды…»

— Какие именно? — спросил Чэндлер.

— Тут не сказано. Просто — взгляды. — Подняв брови, он опять взглянул на Фейс и постучал пальцем по кончику носа. — Не слишком яркое свидетельство за или против вас.

Фейс изумленно и недоверчиво покачала головой.

— Насколько могу припомнить, я тогда считала себя либералкой, — неожиданно хриплым голосом сказала она. — Все это кажется таким далеким! Разве можно запомнить все, что говоришь и делаешь в колледже?

Сенатор издал короткий смешок.

— Совершенно верно, а теперь продолжим наш урок. Надеюсь, вы все усвоили, милая барышня? Я не могу дать вам фотокопию.

— Да, — сказала Фейс, охваченная противоречивыми чувствами: желанием горько смеяться и недоверием. — Усвоила, и очень крепко.

— Отлично! Следующий пункт: «Мать данной особы вышла из организации „Дочери Американской революции“ после того, как вышеуказанная организация отказалась предоставить Конститьюшен-Холл для концерта негритянской певицы Мариам Андерсон. Имеются сведения, что данная особа уговаривала федеральных служащих прийти на следующий концерт этой певицы, состоявшийся на ступеньках памятника Линкольну. Организация, устроившая концерт, считается неблагонадежной».

— Это правда, то есть, то, что касается мамы и меня. Мама пришла в ярость! Она говорила, что у нее вся кровь кипит при мысли, что мы проиграли Гражданскую войну. Ее дед погиб в сражении у Уилдернесса, и у нее хранилось письмо, написанное… Впрочем, неважно. Это правда, вот и все.

Сенатор Кахилл положил досье на стол.

— Я ведь не допрашиваю вас, милая барышня. Когда генеральному прокурору неугодна какая-либо организация, ему стоит только занести ее в свой список. Вы можете ничего не говорить мне, если не хотите. Но, с другой стороны, неплохо заранее сформулировать ответы. Вам это может вскоре пригодиться.

Сенатор говорил уже совсем иным тоном, без тени легкомыслия и шутливости. Он как бы давал ей понять, что предстоит нечто серьезное.

— Понимаю, сэр, — проговорила Фейс. Сердце ее застучало.

— «Имеются сведения, что данная особа поддерживает общение с лицами, известными своими левыми убеждениями и приверженностью к Новому курсу; что она состоит в профсоюзе и делает денежные взносы в фонд организации, не одобренной генеральным прокурором».

Фейс подумала о мистере Каннингеме, о Томми Беркете, Абе Стоуне, об обществе «Медицинской помощи Испании» и драгоценных офортах Гойи.

— Признаю себя виновной! — воскликнула она.

— Боюсь, что это еще один случай недозрелого антифашизма, — вздохнул сенатор. — Обычно это всегда трудные случаи. «Из достоверных источников известно, что данная особа вела активную и разнообразную деятельность в пользу красной Испании…» — Сенатор Кахилл умолк, снял очки и легонько постучал ими по столу. — Я доскажу вам остальное. Тут есть длинные, подробные отчеты о каждом собрании, на котором вы бывали, и почти о каждом произнесенном вами слове, — даже на пикниках и вечерах, устраиваемых с целью сбора средств для испанских республиканцев. Ясно, что это работа одного, а то и нескольких «добровольных тайных агентов» — этим названием они деликатно заменяют слово «шпик». Уже с давних пор за вами организована слежка.

— Один вопрос, сенатор, — сказал Чэндлер. — Есть ли в этом досье упоминание о том, что в доме миссис Вэнс якобы стоит бюст Карла Маркса?

— Нет… тут об этом ничего не говорится. Упоминается о ее обыкновении покупать книги, о том, что она читает. Но о бюсте ни слова. А вот несколько необычное сообщение: «Испанское посольство запрашивало о деятельности данной особы». — Сенатор круто повернулся к Фейс. — Значит, вас, детка, знают и во франкистской Испании, и я, в ваших же интересах, советую вам туда не показываться!

Страх и смятение, владевшие ею, мгновенно растворились в горячей волне гнева. Как это унизительно, как непристойно — американские агенты и агенты Франко шпионят, вынюхивают, и каждый факт могут исказить или подтасовать! И сейчас не ее лично оскорбляла эта унизительная непристойность — ей было больно за свою родину. Она вспомнила, как любил эту страну отец, — и его любовь теперь предана!

— Мой отец, — звонко сказала Фейс, — мой отец когда-то состоял в испанском дипломатическом корпусе. Он ненавидел фашизм во всех его проявлениях. Он ненавидел его в Испании, и, наверное, такую же ненависть вызвали бы в нем проявления фашизма и здесь!

— М-м, — промычал сенатор и, снова водрузив очки на нос, стал листать страницы досье, пока не нашел то, что хотел. — Это разъяснит один вопрос, о котором я чуть не позабыл, а вопрос довольно важный, поскольку о нем говорится в досье. Вот что здесь написано: «Есть веские основания сомневаться в том, что данная особа является подданной Соединенных Штатов. Ведется дальнейшее расследование». — Он поднял глаза на Чэндлера и серьезным тоном спросил: — Как вы это оцениваете?

— Я уже принял это во внимание, — ответил Чэндлер. — Мы просматривали метрические записи.

В первый раз Фейс уловила в голосе Дейна уклончивые нотки. «Но почему он избегает этой темы? — с недоумением подумала она. — Непонятно, какие могут быть у него причины — разве только угроза новых и очень тревожных осложнений?» И она вдруг поняла, что не решится спросить его об этом. Она слепо верила Чэндлеру; он сам скажет ей, если найдет нужным. Но есть нечто такое, что она должна узнать немедленно, ценою любого душевного потрясения.

— Сенатор, — проговорила она, и голос ее сейчас был так же тверд, как и воля, — будьте добры, скажите, кто на меня донес?

Сенатор нахмурился, прикрыл глаза и задумчиво потер лоб.

— Шпики засекречены, — ответил он с оттенком злости. — Их имена не упоминаются в досье, а донесения подписаны только шифром. Я это знал, потому попросил, чтобы мне дали заодно именной список. — Он помолчал, открыл глаза и взглянул ей прямо в лицо. Его румяные щеки стали багроветь от разгоравшейся злобы. Он вздернул подбородок.