Вчера
Шрифт:
— Что вы преследуете мою личность?!
И тогда Сенька впервые с ним заговорил. Основательно обматерив, назвал его бездарностью и посоветовал пойти в дворники. Сказал, что если ещё раз увидит, примет эффективные меры… Соглядатай ушел почти бегом. Больше Сенька его в жизни действительно не видел. Других следопытов вроде тоже не присылали.
Пэтро Пэро был туповатым поэтом, но упорно несколько раз подавал заявление в партию и, наконец, вступил двумя ногами туда, куда так страстно стремился. Расчет оказался верным. Его стали активно печатать, а вскоре он стал первым в Запорожье членом Союза писателей Украины.
Иван Шампуров приехал недавно с Юга, кажется, из Ставрополя, и в своих поэзиях круглосуточно
Святослав Фунтукович имеет прекрасное врожденное чувство языка, пишет смело и размашисто, но независимый характер не позволит ему стать известным поэтом. Увы, Семён запомнил всего одну строфу из стихотворения Святослава, нечаянно попавшего в «Комсомолку»:
«Да здравствует восставшая трава! И наших душ весенняя бессоница! Я вижу, как, в ладони поплевав, Апрель раскочегаривает солнце…».Иван Чортомлыкськый запомнился глупым случаем во время обсуждения его украинских стихов. На каждом заседании кого–нибудь обсуждали. Разбирали по косточкам. Было очень полезно и забавно. Так вот Иван, никогда, как и все запорожские литераторы, в Испании не бывавший, тем не менее написал страстное стихотворение в защиту лидера тамошней компартии, кажись, Жюльена Ляо. Он написал нечто высокопарное вроде «товарищ, пикеньо, наш друг, не сдавайся…». Где Иван услышал словцо «пикеньо», осталось невыясненным. Но кто–то из досужих критиков вспомнил, что «пикеньо», означающее по–испански «свинья», это народная кличка фашистского диктатора Испании Франко… Долго смеялись, а опростоволосившийся поэт все сокрушался, как ему теперь вернуть стихи, разосланные уже в десяток газет.
Ещё там несколько раз появился, а затем исчез почти мальчик Александр Удалевич. У Семёна в личном архиве остался листочек с написанными рукой Удалевича строчками, которые он написал Сеньке для личного альбома. Альбом не состоялся, а листочек закочевал с Сенькой по жизни:
«Ты не думай, что я — пессимист. Это только устал я немного. Вот послушаю вздохи земли И опять соберусь и — в дорогу! Голова пусть не падает вниз От различных заманчивых логик, Знай, дружише, что я — оптимист И люблю бесконечно дороги…»Два раза обсуждали и Сенькины стихи. Последний раз он принёс полсотни русских стихов, хотя в то время уже начал писать и на родном языке. Много переводил на украинский любимого им Евтушенко. Сенькины стихи поразили Лисовыка. Он сказал, что у Семёна практически готова первая весомая поэтическая книжка. Коллеги доброжелательно приняли опыты Сербы, и он после первого обсуждения неожиданно стал признанным поэтом областного масштаба… Но сам он твёрдо знал, что никогда не увидит своих сборников на прилавках книжных магазинов.
Однажды Захарьев познакомил Семёна с приехавшим к нему в гости московским поэтом Олегом Богодановым. Семён был уязвлён барством и высокомерием столичного светила, который, по его словам, написал роман в стихах ничуть не хуже Пушкинского «Онегина», но сволочи главреды не дают ему хода из–за отсутствия у них вкуса и такта…
А вот уже и пора подводить итоги истекающего адреналином года. Главное событие — вынос тела Сталина из мавзолея. Как обычно, тяжело встали трудящиеся с перепою приветливым осенним утром, гля, а в каждом сквере перемены. За одну ночь испарились бесчисленные гипсовые Иосифы Виссарионовичи, стоящие, сидящие, одинокие и в обнимку с ВИЛом.
Хрущёв все–таки решился на крупную подвижку в умах. Правда, ни один член партии не протестовал, не рвал и не метал оружие пролетариата в окна ЦК КПСС… Что уж говорить о косных беспартийных галушках…
Попутно прошло переименование улиц и площадей. У нас в Соцгороде проспект Сталина стал проспектом Металлургов, улица Михеловича (бывшая Трамвайная, а ещё раньше — Екатеринославская) еще раз превратилась в улицу Горького (первый раз — в 1928-м), а главная улица Карла Либкнехта, недолго побывшая улицей Ленина, стала гордым Коммунистическим проспектом… Жалеть об очередных переименованиях никто не жалел, дело привычное, разве что многоходовая рокировка Александровская — Розы Люксембург — Герингштрассе — Розы Люксембург — Дзержинского удостоилась сочувственного разговора Сеньки с мамой.
— Причём здесь Феликс Эдмундович? — неожиданно удивилась вечно аполитичная мама.
— А он, наверное, мечтал в Запорожье свою контору перенести… — предположил Сенька.
Но тут закипел чайник, и жизнь перевела обмен мнениями на другие темы.
В феврале, как уже вошло в традицию, Сенька потерял паспорт и продлил незаконное получение пенсии. Дело это хлопотное. Поскольку места работы, отмечаемые в паспорте, должны соответствовать записям в трудкнижке, надо менять и трудкнижку. У Семёна завелся приятель, Сашка Гаманец, потихоньку «восстанавливающий» любые трудкнижки. Обозначенный на трудкнижке год издания ее Гознаком должен быть не позже первой записи в ней. Иначе — завал. Сашка имеет целую коллекцию бланков трудкнижек и, видимо, печатей, так что за скромную плату (10–15 новых рэ) он подбирает бланк нужного года издания, сочиняет любые должности на любых предприятиях страны согласно желанию заказчика, ставит соответствующие печати и, — гуляй, Федя!..
Лето Семён опять провел на пляжах. Там познакомился с одной забавной девицей лет двадцати Инессой. Было интересно копаться в её странном самодостаточном мирке. Она возлежала на песочке всегда сама по себе, не подключаясь ни к каким компаниям, не отвечая на заигрывания мужиков. Семён любит разгадывать ребусы человеческих душ, и они познакомились. Оказалось, что она искательница приключений. Романтик–одиночка. Уже через неделю лоботрясы нашли общий язык, погрузились в поезд «Москва — Бердянск» и отправились отдыхать дикарями. С этой Инессой у Семёна сложились только деловые отношения, так как она была не в его мужском вкусе. Но ему импонировал её взвешенный авантюризм, холодный ум, готовность на любые опасные и нелепые приключения. То есть сугубо товарищеские отношения по схеме, отработанной Сенькой с Галкой Хлопониной.
В Бердянске бродяги проболтались настоящими дикарями несколько дней. Сенька нашел себе для души милую выпускницу средней школы Люду из Харькова, которая, не планируя поступать в институты, предпочла свободный полет на юга. Мама, конечно, навязала ей для контроля младшую сестренку лет десяти, но изобретательной старшей сестре такой контроль не мешал.
Решили поставить палатки рядом и отдыхать вместе. Инессу Сенька представил, как сестру. Правда, Инесса подолгу гуляла одна, возможно, попутно зарабатывая себе на жизнь, так как у неё водились немалые деньги. Правда, и у Сеньки кое–что ещё оставалось от окончательного расчета.