Вчера
Шрифт:
— Ах, Сенька, золотце моё! Отпусти меня, не могу я больше, удавлюсь…
Сенька обнял её и постыдно заплакал…
— Ну что ты, милый, я буду тебе писать… Не плачь, я в самом деле люблю тебя, ты же знаешь… Но я должна попробовать пробиться наверх… Мною командует что–то такое, с чем я не могу поспорить, оно меня ведёт…
Нина быстро уволилась и поехала в Ленинград, где запросто (золотая медалистка) поступила на третий курс матмеха университета с досдачей нескольких экзаменов и курсовых, о чем поведала Сеньке в коротком грустном письме. О разводе она не заикалась, помня о том, что у неё в паспорте брачного штампа
Недавно Сенька получил тёплое письмо от отца. Судя по его привету Нине, тот ещё не осознаёт, что у сына с ней всё разрушилось. Он пишет, что очень устает на двух работах — в фирме по продаже ювелирных изделий из опала и в новом ночном кафе BIRDLAND — Late Hour Club (87 FITZROY street St. Kilda, phone 94–5078). Он даже прислал Семёну и Нине членские карточки этого клуба-Members of BIRDLAND PAS’s. У Сеньки № 357 от 12.9.61. Нинину Сенька послал ей письмом — возможно, ей это будет в холодном Ленинграде приятной тёплой весточкой из Австралии, куда он с ней так мечтали съездить.
Этот клуб–кафе отец открыл на паях с кем–то ещё, возможно, с Валерием, Сенькиным сводным братом.
Ещё в том письме Сеньку глубоко поразили строки о двоюродном деде из Никополя:
…получил от мамы два письма, из которых узнал печальную весть о смерти родного дяди Евгения Степановича. И хотя его смерть не является неожиданностью, а закономерным явлением природы, однако очень жаль старика, был, как говорят, безобидным старичком. Интеллигентность, вежливость и веселость, это были его характерные черты в то время, когда я знал его. Его смерть также принесла мне какую–то особенную тревогу, ибо в людях, носящих фамилию Серба, я остался самым старшим человеком, а отсюда первейшим кандидатом в неизвестный и неведомый мир. Очень большое тебе отцовское спасибо, что ты своим присутствием на его похоронах почтил его память, это будет считаться моим представительством. Пусть пером ему будет Родная Земля!
Да, Сенька ездил на похороны двоюродного деда и приняли его в Никополе прямо–таки замечательно. Оказалось, что у него много интересных двоюродных сёстёр и братьев. Привыкшего к одиночеству, Сеньку очень тронуло внимание родни.
Письмо пробудило Сенькину совесть, и он решил, не откладывая, съездить в Ясиноватую, где жили отцовы сёстры, и познакомиться, наконец, с тётками. Их было вроде три, а уж сколько народу окажется в их семьях, ещё предстоит узнать.
Добираться было просто, поезд Одесса — Ясиноватая ходил ежедневно через Запорожье — Второе. Вечером в пятницу Сенька погрузился в прокуренный мрачный вагон и покатил в гости к папиной родне.
Ехал для экономии в «общем» вагоне. Хотя народу было немного и вторая полка досталась Сеньке без боя, настроение почему–то было тревожным. Зачем поехал? Кто тебя просил? Что скажешь незнакомым людям?..
Городок, как всё в Донбассе, оказался серым, одноэтажным, неухоженным. Как всегда, Сеня попёрся без предупреждения и без приглашения. Почти в середине дня, по адресу на конверте (сохранились два письма от дочери тёти Прасковьи учительницы Ольги Павловны), Сенька явился на тихую окраинную улочку к огороженному невысоким — в пояс — окрашенным в голубой цвет штакетником маленькому домику в сбросившем листву вишнёво–яблоневом саду. Под деревьями лежал золотой осенний ковёр. Кусты ещё упрямо доцветающих хризантем и флоксов напрашивались на комплимент.
— Здрасьте, я Семён Серба, я вам писал. Я из Запорожья.
— Боже мой, Сенечка! А я Оля, твоя двоюродная сестричка, — сплеснула руками Ольга Павловна, обнимая Сеньку в проёме калитки. — Как хорошо, что ты приехал, братик дорогой! Пошли в дом! Хорошо, что сегодня вовремя пришла из школы. А то, если бы педсовет не отменили, как бы мы тебя встретили… Ой, мамочки, да ты же весь измученный и голодный!..
В доме было идеально чисто, на круглом столе в комнате лежала давно не виданная Сенькой бежевая скатерть ручной вязки и стоял коричневый глиняный кувшин, по–нашему глэчик, в котором вместо молока красовался букет карминных и белых флоксов.
— Вот познакомься, — повела рукой Оля, — это моя боевая бригада. Муж — Анатолий, доченька Любаня и сынок Серёжа. Ребята, Сенечка мой брат, он сын дяди Станислава, того, что в Австралии…
Коренастый невысокий Анатолий назвал себя и крепко пожал руку, маленькая глазастая девочка лет девяти стеснительно пряталась за папу.
— Ну иди ко мне, познакомимся, — предложил Сенька. — Как тебя зовут?..
— Я — Любонька, а тебя, я знаю, зовут Сенечка… — улыбнулась Любаня, застеснялась и опять спряталась за отца. Такая робкая былинка, два любопытных глаза да ножки — ниточки сороковой номер…
Первоклассник Серёжа оказался смелее и даже по–мужски пожал руку дяде Семёну.
Ну, как водится, с дороги обычно приземляются за стол. Время оказалось удачное, семья ещё не обедала и чавунчик свежего борща, сваренного на простой угольной печке, своим ароматом буквально сбивал с ног… В тёмном дубовом, ещё довоенном буфете нашлась и бутылка «Московской»…
На второе случились прямо–таки выставочные голубцы, ну как на картинке в книге «О вкусной и здоровой пище». Затем за чаем с разными вареньями подробно говорили о том, кто кому какой роднёй приходится, где кто теперь живёт, за кого замуж вышли, на ком женились, кто помер… Конечно, много досталось и Станиславу Сербе, потому что его послевоенная одиссея в Австралию виделась каким–то сказочным приключением, вроде жизни и приключений Робинзона Крузо…
Так и проговорили почти до ужина. Оказалось, что хотя у отца и три сестры, но в данный момент в Ясиноватой можно повидаться лишь с одной, бабой Просей, другая живёт в Житомире, а третья тётя в прошлом году умерла. С учётом того, что Сенька запланировал возвращаться домой завтра, решили вечерком проведать бабушку Прасковью.
Прасковья Степановна обрадовалась гостям и, несмотря на свои семьдесят с гаком, проворно забегала, сооружая чай. Сенькина сестра Оля, хоть и готовилась вскоре встретить своё сорокалетие, прытко оттеснила мамку и быстренько всё организовала. Тем более, что торт и конфеты гости принесли с собой.
Рассказам и расспросам не было конца. Любаня, счастливая тем, что её, в отличие от Серёжки, взяли на такое важное и красочное мероприятие, не слазила с колен дяди Семёна и пыталась на каждую его реплику взрослым вставить какую–нибудь свою смешинку или радостное восклицание.
Опять смотрели фотографии и письма отца, привезённые Сенькой.
— Вылитый Стасик! — Расплакалась баба Прося и Оля кинулась отпаивать её валерьянкой. Отойдя немного от волнения, тётя Параска вспоминала годы своей, сестёр и брата Стасика детства и молодости, проведённой на замечательной речке Ворскле в хуторе на Полтавщине, безмятежное предреволюционное детство, раскулачивание и страшный голод тридцать третьего года.