Вдоль каменного пояса
Шрифт:
Мы сели с ним на лавочку возле дома.
— Мань-Пупы-Нёр пойдешь опять? — спросил он.
— Нет, Петр Ефимович, пойдем в тайгу.
— Чево делать будешь?
— Снимать глухарей, лес, горы. Помнишь, ты приглашал меня на Тозамтоую?
— Хорошо, хорошо... Как далеко пойдешь?
— До горы Манья-Тумп, а может быть, дальше— к Уралу. Пойдешь с нами, Петр Ефимович?
Он посмотрел на меня внимательно, подумал и, почесав затылок, сказал:
— Пойдем, пойдем...
На душе сразу стало легче...
Я объяснил старику, что мы пойдем сначала по Манье, потом выйдем на тропу Лебедзинского— это наш старый путь. Но с какого-то участка тропы Лебедзинского — его, конечно, знает Петр Ефимович — мы должны свернуть в сторону таежного озера Суртым-Тур, с него опять на Манью, к устью 26
Тозамтоуи, а по ней к Уральскому хребту, в район горы Манья-Тумп.
Петр Ефимович выслушал меня до конца и с искренним удивлением спросил: : ;
— Ты чо, начальник, ходил ли чо ли Тозя*!* тоуя?
Старые манси не пользуются картами, да Н не умеют ими пользоваться. Они просто запоминают тропы. Помнится, как Петр Ефимович вел нас по пути, которым ходил десять лет назад. Он часто останавливался, присматривался к местности и потом, узнав или припомнив направление, шел дальше. Зрительная память исключительно развита у этих таежных людей.
Мы долго еще рассуждали о предстоящем походе, договаривались об условиях и закончили тем, что выйдем в тайгу завтра утром.
Не буду описывать наших сборов: они обычны и известны каждому. Брали самое необходимое: сухари, сахар, чай, соль, крупу, сухое молоко, ружья, патроны, фотоаппараты, запас пленки и киносъемочную камеру. Все это нужно было нести в рюкзаках. По примеру Петра Ефимовича на этот раз отказались от палатки и спальных мешков. Спать летом в тайге под открытым небом — одно удовольствие. В крайнем случае можно всегда соорудить шалаш. Из спальных принадлежностей прихватили с собой лишь легкие брезентовые чехлы от спальных мешков.
Мы условились со стариком, что завтра зайдем за ним, когда будем проходить мимо его дома. Но утром у нас в комнате неожиданно появился сам Петр Ефимович.
— Что случилось? — забеспокоился я.
— Покажи груз, начальник.
Я показал на два пузатых рюкзака. Старик попробовал их на вес:
— Однако тяжелый, надо олень.
Не говоря больше ни слова, он взял оба рюкзака и понес их из комнаты. Мы пошли за ним. К нашему удивлению, у крыльца стоял небольшой северный олень. На спине его уже были навьючены маленький мешок и ружье хозяина. Старик стал прилаживать к вьюку и наши рюкзаки.
Я молчал, растроганный добротой старика. Он проявил к нам большое уважение — взял в поход своего собственного оленя, чтобы везти наш груз.
Возле оленя сидела белая собака. По обрубленному хвосту я узнал четвероногого спутника старика— Паля. Состарился, одряхлел пес, но, видно, продолжал неотступно следовать за хозяином.
— Паль!
Пес повернул голову.
— Ты что, забыл, как на глухарей охотились!?
Паль нехотя встал и, виляя хвостом, подошел.
Принюхиваясь, он лениво помахивал обрубком хвоста и пристально смотрел мне в глаза, как будто вспоминал: «Где это я видел тебя, человек?» Не мудрено: прошло три года. Понюхав еще раз мои ноги, он сильнее замотал хвостом. Глаза его стали добрыми. Узнал!
Между прочим, собаки у северных народов и у сибирских жителей очень добродушные. Они не лают по-пустому, как наши дворняжки, и не бросаются на незнакомца. Лежит посреди деревни огромная собачина со страшной мордой, этакий лев, вроде спит, а одним глазом следит за тобой. Обойти его, кажется, нельзя. Идешь мимо и душа в пятки: «Вот бросится сейчас!» А он проводит тебя одним глазом и не моргнет.
К СВЯЩЕННОЙ ГОРЕ
После полудня мы от-I ‘правились. Впереди шел Петр Ефимович и вел за узду оленя с колокольчиком на шее. Рядом с ним семенил верный .друг старика — пес Паль. Следом шли мы, увешанные ружьями и фотоаппаратами.
Вышли к тому месту, где быстрая Манья впадает в Северную Сосьву, и направились вдоль берега в глубь тайги. Шли самым удобным путем — по берегам Маньи. Лучше десять раз переходить вброд реку, чем идти по таежным болотам по колено в грязи.
К вечеру второго дня' мы достигли своей старой стоянки, на берегу речки Мазыпатьи. Отсюда двинулись по тропе Лебедзинского. Она совсем заросла. Никогда бы и не узнать былой дороги, если бы срубленные великаны сосны не напоминали о старинной просеке.
Когда кончился сосновый бор после Мазыпатьи, старик снова повел нас к долине Маньи. Начались болотистые низины. Мы направились к озеру Сур-тым-Тур. Я видел это озеро с Уральского хребта, когда мы ходили на исток Печоры. Большой круг
его блестел среди зеленого океана тайги. Показывая на него, Петр Ефимович говорил тогда:
— Это Суртым-Тур. Там утка много есть.
Он снял с плеча ружье, приложился к нему и, отвернув лицо в сторону, добавил:
— Так стреляй — много убивай.
— Так мы зайдем туда, Петр Ефимович!
— Э-э-э, дорога шибко худой: болото.
Теперь мы шли к этому озеру по едва заметной
тропе. Дорога действительно была «шибко худой». Прыгали мы с кочки на кочку, из лужи в лужу, ноги до колен вязли в отвратительной темно-коричневой жиже. В воздухе не умолкала гнусавая комариная симфония.
Особенно доставалось нашему оленю. Его панты были буквально облеплены комарами. Животное отфыркивалось от насекомых, которые назойливо лезли ему в ноздри.
Комары — это бич тайги. Известный исследователь Северного Урала Э. Гофман писал в 1856 году: «Приятно жить в горах, но комары, комары!.. Они уничтожают почти всю прелесть этой жизни».
Болоту, казалось, не будет конца. Приходилось то и дело выливать из сапог грязную жижу. Неожиданно нахмурилось небо, откуда-то нанесло тучи, заморосил мелкий дождь.
От дождя быстро сыреет тайга. Лужи образуются там, где в солнечную погоду обычно сухо. Постоянные болота, наполнившись водой, становятся еще непроходимее. Мы идем следом за стариком, собирая на себя влагу с мокрых листьев. Через полчаса промокли до нитки. Комаров становилось еще больше. Тучами вьются они над нами, лезут 30