Вдовы носят траур
Шрифт:
– Как это – дату?
– По ним можно точно определить, когда они были сделаны. Это легко сделает любой эксперт. Калверт снимал вас в понедельник. Но не шестого, а тринадцатого числа.
– Вы что, с ума сошли?
– Ну что же, давайте посмотрим на фотографии, – предложил я, разложив их на столе перед Баффином.
– Зачем мне смотреть на них? – спросил он раздраженно.
– Я сделал эти снимки во вторник, четырнадцатого числа, – спокойно объяснил я.
– Ну и что из этого?
– Как вы видите, на снимке среди прочего виден строящийся жилой дом. Видите на заднем плане линию строительных
В этот момент стоило посмотреть на лицо Баффина.
– Теперь вернемся к убийству Стармэна Калверта, – безжалостно продолжал я. – Он был убит в вашем ресторане. Вы были связаны с ним историей с шантажом. Если дело обстояло так, что вы заплатили шантажисту деньги и он больше не предъявлял вам новых требований, тогда трудно считать, что вы имели серьезный мотив для убийства. Но если обнаруживается тот факт, что шантаж был подстроен и шантажист был вашим тайным соучастником, вы попадаете в серьезную переделку. Вы становитесь подозреваемым номер один.
– Почему?
– Потому что вы могли бояться того, что Калверт донесет на вас.
– Но у него не было никаких причин продавать меня!
– Вы утверждаете это теперь, когда этого уже нельзя доказать.
– Я не мог убить Калверта! У меня есть полное алиби. Я все время был вместе с Брентвудом. Когда он выходил из кабинета, чтобы позвонить из телефонной будки, которая находится в коридоре рядом с дверью моего кабинета, то, если бы я выходил в коридор, не мог меня не заметить.
– Он разговаривал по телефону. И стоял спиной к коридору.
– Это он так сказал?
– Сегодня по радио передали его заявление. Брентвуд сказал, что, по его мнению, когда он находился в телефонной будке, он мог бы, повторяю, мог бы видеть вас выходящим из своего кабинета. Понятно? По его мнению – мог видеть. Он не сказал, что иначе и быть не могло. Но не подтвердил своего заявления никакими фактами, которые могли бы с железной достоверностью гарантировать его мнение. Речь идет всего лишь о его мнении. Так оно и есть на самом деле. Ведь вы выходили из кабинета на короткое время и он этого не заметил?
– Что вы посоветуете мне, Лэм? – в отчаянии спросил Баффин.
– Вам надо внести в это дело полную ясность. В противном случае вы запутаетесь.
Он вытер ладонью мокрый лоб:
– Как я могу это сделать? Я попал в западню.
– Вы не находитесь в западне, из которой нет выхода. Вы просто попали в скверную историю. Я помогу вам выбраться из нее, если вы будете доверять мне. Скоро вам должен позвонить сержант Селлерс. Он спросит у вас о том, где я достал фотографии этой официантки Бэйби, снятой в тот момент, когда она падает на пол с полным подносом. Селлерс попытается узнать
– Пятнадцать минут назад сержант Селлерс уже звонил мне.
– А, черт! – воскликнул я. – И что же вы ему сказали?
– Я сказал ему правду. Я не собираюсь врать полиции.
– Вы сказали ему, что эти снимки на самом деле являются инсценировкой?
– Да. Сказал.
– Что эта инсценировка была устроена уже после того, как было обнаружено убийство?
– Да.
– Вы – болван, – сказал я ему. – Эти фотографии защищали меня от ареста. Пока Селлерс ничего не знал о происхождении фотографий, он боялся меня тронуть. Но вы испугались, что полиция обвинит вас в убийстве, и поспешили продать меня, единственного человека, который может вытащить вас из всей этой скверной истории.
Я быстро оглядел его кабинет и обнаружил, что в нем имелась небольшая боковая дверь.
– Куда она ведет? – спросил я.
– В заднюю комнату.
– Оттуда есть другой выход?
– Из нее по узкой лестнице можно спуститься в кухню ресторана. Это сделано для того, чтобы я мог время от времени прямым ходом заходить туда и присматривать за тем, что там делается.
Я никогда так и не узнаю, о чем он мне говорил еще. Выскочив в боковую дверь, я пробежал через заднюю комнату, скатился с лестницы в помещение кухни и через нее вышел во двор. Оттуда к улице вел длинный узкий проход, пролегающий между рядами воняющих кислятиной мусорных ящиков. Я увидел, что к ресторану подъезжает большая полицейская машина, и вернулся на кухню. Там повар-китаец нарезал лук. Я снял со стены белый халат и поварскую шапку, надел их на себя и, встав рядом с китайцем, начал тоже крошить луковую головку. Повар взглянул на меня. По его лицу было невозможно понять, что он обо всем этом думает.
Через минуту до нас донеслись голоса с той самой лестницы, по которой я проник на кухню.
– На этот раз, – говорил Селлерс, – этому парню не отвертеться…
Он появился на кухне, раздраженно оглядел ее, брезгливо отвел глаза от двух поваров, режущих лук, и бросился к ведущей во двор двери. Я молча сунул китайцу двадцать долларов, сбросил поварскую маскировку и выскользнул из кухни через главную дверь. Из ресторана я вышел на улицу.
Возле подъезда стоял огромный автомобиль с горящей на крыше полицейской мигалкой. Его мотор работал. Я увидел приближающееся такси, придал себе небрежный вид и помахал ему рукой. Таксист подъехал ко мне. Я уже взялся за дверцу, чтобы забраться в машину, как вдруг из парадной двери ресторана как сумасшедший выбежал Селлерс. Он как заправский регбист сгреб меня в охапку и в тот же миг защелкнул на мне наручники.
– Ах ты, ублюдочный сукин сын, – сказал он, тяжело дыша. – Ах ты, вонючий Шустрик! На этот раз ты по-настоящему крепко влип.
Около нас начали собираться прохожие. Селлерс потащил меня к полицейской машине.
Когда автомобиль тронулся с места, он пробурчал:
– Ты влип вместе с твоими липовыми картинками.
– Почему же они липовые? – невинно спросил я.
Он коротко и зло рассмеялся:
– Хотел вкрутить мне в башку, что ты нашел человека, который в тот вечер сделал в ресторане целую катушку фотографий?