Вечное пламя
Шрифт:
Да и куда бежать?
Иван припомнил, как строил планы, собираясь выяснить у местных жителей местонахождение партизанского отряда. Усмехнулся.
Немцы на занятой территории действовали основательно. Железные таблички с названиями городков, местная администрация. Посты на дорогах. Аусвайсы. Закон и порядок.
Человек, появившийся из леса, без документов, не имел никаких шансов.
А значит, бежать надо снова в лес. Жить там на правах затравливаемого животного. Бегать от поисковых команд. И искать, искать своих… Которых, может
Хотя был еще вариант обмануть приезжего коменданта байкой про журналиста, заблудившегося в местных лесах. Попытаться устроиться в этой жизни. Искать верных людей, собирать из них ячейки. Начинать бороться. Подполье.
«Кому ты врешь? Господи! Кому?! – Лопухин схватился за голову. – Совсем сдурел! Поверил в свои же байки! Какой журналист? Тебя доктор сдаст с потрохами. Сейчас его уже, поди, откармливает местный гарнизон, а сам он строчит отчет этому, черт бы его побрал, коменданту. Тебя повесят! Повесят рядом с Парховщиковым! И мальца тоже!»
Иван бессильно метался по сараю. В голове крутились варианты побега, один другого дурнее. Надо было что-то делать. Что-то делать! Но что?!
Он снова и снова обшаривал сарай. Трогал доски. Но шатались они только в одном месте, неподалеку от двери, там, где спал сейчас старикашка-краевед. И там же красноречиво бряцал винтовкой охранник. Лопухин даже, рискуя свернуть шею, взобрался наверх. Попробовал на крепость крышу.
Нет. Прибитые внахлест доски держались крепко, не давая даже зацепиться за краешек. Выбивать такие умаешься, да и грохот будет стоять окрест…
Казалось, что выхода нет, что уже завтра утром мордатый Василь выбьет из-под ног табуретку, а шею захлестнет грубой петлей…
Ночью особенно остро хотелось жить. Совсем не так, как днем, когда можно было спорить со стариком, выслушивать его россказни, говорить о каких-то посторонних вещах, сказках. И ничего не бояться.
Но не ночью.
Иван снова взобрался на потолочные балки. Раскорячился там, стараясь хоть что-нибудь разглядеть в уличной темноте через узенькое окошко. Прислушивался…
«Парховщиков ведь недалеко ушел, недалеко! Может, он?..»
Но под окном только брякал винтовкой часовой. Вздыхал о чем-то бывший голодранец Василь, успевший отожрать морду при советской власти, а теперь прислуживающий власти другой. Прислуживающий с удовольствием и старанием. Потому что эта власть дала ему винтовку и право карать и миловать. Оттого и нравилась она Василю. От всей души нравилась.
Только было отчего-то тоскливо у него на душе.
Непонятная грусть не давала Василю спать. Он жался, вздыхал. О чем? Может, о бабе, хотя было теперь их у него в избытке… А может, извечное иудино проклятье уже давило на плечи, царапало…
48
Странно, но утром комендант не приехал. Несмотря на уверения краеведа, оккупационное начальство не особенно стремилось разбираться с какими-то пленными. Однако и в расход их пускать явно не собирались, потому что часам
– А почему две? – поинтересовался краевед.
В дверь просунулся второй КАПО.
– Нечего на тебя, крысу, продукт немецкий тратить! Помалкивай!
– На меня?! – Старик аж захлебнулся от негодования. – Да как вы…
– Когда нас будут допрашивать? – вышел вперед Лопухин. – Долго тут еще мариноваться?
– Не терпится? – оскалился Василь. – Комендант задерживается. – И добавил, как о барине: – Они звонили вчерась.
Это объясняло и солдатскую кашу, и что-то неуловимое, появившееся в манерах КАПО. Пленники получили особый статус. Статус хозяйских.
А вот несчастный краевед ничего такого не получил.
И Иван даже подумал, что о Семене Федоровиче комендант и слыхом не слыхивал.
– Вот приедет, я вам задам! – тряс кулаками старик. – Я всех вас на чистую воду!.. Окопались тут!.. Помню я, помню, все помню!..
Что там помнил старик, было непонятно, но охрана переглянулась. И было нечто в этих взглядах…
– Семен Федорович… – прошептал Иван. – Не надо…
– Надо! – Краевед раскраснелся, принялся размахивать руками, отчего сразу стал похож на разгневанную курицу. – Надо! Этим голопузым давно пора показать их настоящее место! Дорвались! Жируют! Кто они такие, скажите мне? Кто?! Рванина! Разбойники! Всех на чистую воду, всех! И тебя, Василь! И тебя, Жора! И Гришку вашего! Всех подведу под монастырь!.. – Он ткнул худым пальцем в хищно ощерившееся лицо Василя и выкрикнул: – Враги Рейха!
В сарае повисла тишина.
Молчал, тяжело отдуваясь, старичок-интеллигент, молчали КАПО, молчали Иван с Колькой. Удивительная это была тишина, в которой каждый услышал что-то свое.
– А ну, выходь, – хриплым, сдавленным голосом произнес Василь. Дуло добротной, образца 1898 года, немецкой винтовки смотрело точно старику в живот. От этого у краеведа в желудке сделалось пусто и остро сжалось в паху. – Выходь!
– Не имеете права, – испуганно, но твердо ответил Семен Федорович. Он выпрямился, заложил руки за спину и демонстративно отвернулся. – Не имеете права!
– Выходь! – зарычал Василь и двинулся к нему.
Лопухин напрягся, но седоусый Жора передернул затвор и сделал несколько шагов вперед, целясь Ивану точно между глаз. Было видно: этот не промахнется. И рука не дрогнет… Видать, знал краевед что-то про этих ловких мужичков, знал. И разбойничками величал не зря.
– Не имеете права! – испуганно взвизгнул старик, из яростного обличителя мигом превратившись в жалкое существо. – Не имеете права…
Однако на взбесившегося Василя это блеяние не оказало никакого воздействия. Мужик швырнул краеведа к двери, в два шага догнал, пинком вышиб на улицу.