Вечное пламя
Шрифт:
В памяти всплыло. Ночь. Костер. Мечущийся в бреду Колобков.
И красноармеец, подсевший к огоньку поговорить. «А еще я слышал, у них в тылу тушенку дают».
– А, политрук… – Красноармеец криво усмехнулся. – Вот ведь как. Свиделись.
– Как вас зовут, боец?
– Владимиром кличут. Резун моя фамилия. – Солдат подбоченился. – А что, политрук, в книжечку запишешь да генералу пойдешь жаловаться?
– Может, и пойду, – хмуро отозвался Лопухин.
– Не успеешь, – улыбнулся Резун. – Я слышал, с политработниками
Он разжал ладонь, показывая скомканную бумажку. Иван узнал виденную уже листовку с девизом: «Штык в землю!».
– А за то, что я тебя, гниду, сдам, еще и поощрение получу. Довольно вам, сволочам, нам головы-то полоскать. Хватит! – Он подошел ближе. – Я на вас, болтунов, насмотрелся уже. Еще в гражданскую насмотрелся! Когда вы к нам в деревню с агитпоездом приезжали…
– Не был я ни в каких агитпоездах…
– А это не важно. – Резун вытаращил глаза. – Это значения не имеет. Потому что все вы одинаковые. Нет, ты не думай, я не из кулаков каких-нибудь! Я самая что ни на есть пролетарская косточка. Плоть от плоти народной, так-то…
– И что ж ты, гнида, против своего народа-то?
– А я и не против даже, очень даже за! Только вот вас, коммуняк, не люблю.
– За что же?
– А за то, что вы везде в каждой бочке затычка! За то, что жиды вы и дети жидовские. И вечно будете у нас, у народа, кровушку сосать. Да только с немцами не получится у вас! Не выйдет! Обломаете зубки-то! А нам, народу, лучше с победителями… чем с вами пропадать пропадом.
– Дурак ты, Вова… – прошептал Иван. – Дурак. И враг народа…
– А вот и посмотрим, кто из нас дурак, а кто нет, – Резун усмехнулся и отошел к противоположенной стене. Сел там, разгладил на колене «пропуск».
– Ты как оказался-то в этих краях? – громко спросил Лопухин.
– Как-как… Так! Взял да оказался.
– Поймали, что ль?
– Кто б меня поймал? Сам пришел. Сам захотел, сам и пришел. Добровольно.
– С чего бы вдруг?
– А ни с чего! – Красноармеец обозлился. – Генерала твоего дурного бросил да сюда и подался. Ну, поплутал маленько. Ты не переживай, я все расскажу. И про генерала твоего, и про тебя. Все припомню. Скрывать не буду. И где они стоят, и сколько у них солдатиков.
– А где они стоят?
Резун широко ухмыльнулся.
– За дурака меня держишь, политрук?
Иван закрыл глаза, чтобы не видеть этой усмешечки. И без того тошно.
Обед снова принесли с солдатского стола. КАПО снова вошли вдвоем, поставили миски. Василь принялся рассматривать Ивана.
– А что, братцы, как оно с немцами-то работается? – радостно скалясь, поинтересовался Резун.
– Не твое собачье дело, рванина краснопузая. – Дуло Жориной винтовки мигом уперлось красноармейцу в лоб.
Тот поднял руки.
– Ладно, ладно! Я ж свой, ребята.
– Тамбовский
– Жру, – охотно согласился Резун. – Только я бы товарищу политруку такую пайку не давал. Пусть словами своими погаными кормится.
– Не твое собачье… – начал было Жора, но осекся. – Политруку?..
– А вы че, не знали? – Резун засмеялся.
КАПО молча разглядывали Лопухина. И тот почувствовал, как на шее затягивается петля.
«Ну и черт с вами… Собаки шелудивые. Все одно до прибытия коменданта не тронете, побоитесь», – подумал Иван.
Сжав зубы, чтобы ненароком не застонать, он встал. Подошел к миске с едой, поднял ее и ушел на свое место. КАПО постояли еще пару минут, забрали у Резуна опустевшую посуду и вышли. Грохнул засов.
Лопухин осторожно жевал, чувствуя, как лопается запекшаяся корка на разбитых губах.
Резун спал или просто делал вид, что спит. Ивану было наплевать, молчал, и ладно.
Сглотав кое-как сухую гречневую кашу, Лопухин напился и припрятал жестяную миску в сене. Это был единственный металлический предмет в сарае.
Прислонившись к стенке, Иван прикрыл глаза и принялся внимательно изучать Резуна. Как тот спит, дышит, во что одет. Крепкие руки. Сам сухой, жилистый… Лопухин старался не упустить ни малейшей детали. Нащупав миску, он принялся осторожно, чтобы не шуметь, мять ее, сдавливать, превращая в плоский металлический диск. Он давил на ободок, стараясь, чтобы он лопнул и образовались острые рваные края.
Наконец жесть разошлась, и тарелка превратилась в некое подобие рачьей клешни.
– Вот и хорошо… Хорошо… – прошептал Лопухин. – Хорошо.
Издалека послышалось фырканье мотора. По дороге двигался тяжелый транспорт. И кажется, не один.
«Комендант, – подумал Иван. – Начинается…»
51
Вскоре загремел засов. Резун вскочил. Вошел Василь, молча ткнул в красноармейца пальцем. Тот засуетился, прихватил спасительную бумажку-«пропуск» и чуть ли не бегом кинулся из сарая.
Бросив на Ивана хмурый взгляд, Василь вышел следом. Однако двери запирать не стал. Внутрь зашли двое в немецкой форме – совсем другие, нежели те, которые стерегли Ивана утром. Взяв Лопухина на прицел, немцы застыли каменными изваяниями. Никаких эмоций.
Иван безучастно сидел у стены, пальцами рук касаясь припрятанной миски. Холодное железо успокаивало.
Снаружи что-то изменилось. Стало шумно – лай собак, рык тяжелых двигателей и какая-то особая суета, которой обыкновенно сопровождается визит руководства. Крики, команды, слов не разобрать. Хлопки – не то выстрелы, не то автомобильные выхлопы.
Наконец с улицы что-то прокричали. Сторожившие Лопухина немцы оживились.
– Встать! – пролаял один.
Второй мотнул стволом автомата на дверь.