Вечные любовники
Шрифт:
Когда он первый раз ее заприметил, она выходила на сцену Олд-Гейти в роли подсолнуха; потом-то он не пропускал ни одного представления с ее участием. Каждый вечер ходил. Говорил, что есть в ней что-то непрочное, неосновательное и что за ней поэтому «уход нужен». Когда они встретились уже теперь, полгода назад, на Риджент-стрит, он сказал что-то в этом же роде, какая она, мол, худенькая. Она видела, как он разглядывает ее волосы — когда-то они были мягкие и светлые, а теперь приобрели какой-то желтоватый оттенок, раньше были красивее. Но про волосы он ничего не сказал — Фиц был из тех, кто говорит только про хорошее, а про плохое молчит. Наоборот, сказал, что она ничуточки не изменилась. Он приходил в какой-то мальчишеский восторг от того, что смеялась она точно так же, как раньше, и часто говорил, что бокал и сигарету она и сейчас держит как-то по-своему, не как все. «Ты мерзнешь», — сказал он ей неделю назад и напомнил, как он всегда ругал ее за то, что она легко одевается. Он никогда не понимал, что теплые вещи ей не идут.
Он, надо сказать, тоже изменился мало. Та же военная выправка, почти нет седых волос, лицо, как и раньше, медное от загара. Он не обрюзг и не ссохся, да и загар распространялся на все лицо, даже на лоб с залысинами. Такие же, как и раньше, отутюженные костюмы, так же по-солдатски чеканит шаг. Он за это время женился на какой-то другой женщине, а она после двадцати трех лет брака возьми да помри.
— Как живется, Нэнси? — поинтересовался он, когда они сели за столик в «Тратториа Сан-Микеле». — Какие успехи?
Она улыбнулась и передернула своими худенькими плечиками. «Да никаких», — подумала она, но промолчала. Была одна роль, про которую она слышала и на которую рассчитывала, но об этом говорить не хотелось — ролей она не получала уже давно.
— Мне — форель с миндалем, — сказал он, изучив меню. — Ты тоже будешь форель?
Она опять улыбнулась и кивнула. Жила она на алименты — содержал ее не он, а ее последний муж, Симпсон. Она закурила — любила курить за едой, иногда затягивалась, едва успев проглотить кусок.
— Опять «Мать твою растак» по телевидению крутят, — сказала она. — Смешно, сил нет.
Она сама не знала, почему ему изменила. Решила, что он не догадается, но, приехав первый раз в отпуск с фронта, он догадался сразу. Тогда она пообещала ему, что больше это не повторится, била себя в грудь, говорила, что из-за войны голова идет кругом, что хотела отвлечься — так за него волновалась. Уже под самый конец войны, когда он, снова приехав в отпуск, опять застал ее с другим, последовали новые обещания. «Кроме тебя, Фиц, — хныкала она, искренне веря своим словам, — я все равно никого не смогу полюбить». И все-таки в начале 1948 года он с ней развелся.
Вспоминать это время не хотелось — особенно в его присутствии, когда он был с ней так ласков, так заботлив. В свою очередь, и она решила задать ему вопрос: помнит ли он мелодию из «Пышной ярмарки»?
— Потрясающе. Ну и, конечно, «Весенняя лихорадка» в той же картине. — Она напела мелодию: — «До весны еще далеко…» Помнишь?
Потом она уехала в Канаду с Эдди Лашем — ее мужем он стал уже там. В Канаде, а затем в Филадельфии она прожила в общей сложности тринадцать лет, но, когда она собралась обратно в Англию, двое ее детей, мальчик и девочка, ехать с ней отказались. К Эдди Лашу они привязались больше, чем к ней, отчего ей тогда было очень обидно, да и в суде ее обвинили в «отсутствии материнской заботы», что тоже было не весело. Время от времени она получала от детей письма, но чем они сейчас занимаются, точно не знала.
— А «Я буду рядом»? Помнишь «Я буду рядом»? — И она снова, очень тихо, напела мелодию этой песенки: — «Мне дела больше нет, влюблен ты или нет…» Не помнишь, кто ее исполнял?
Он отрицательно покачал головой. Официант принес форель, и Нэнси ему улыбнулась. Стоило ей месяца полтора назад, когда обеды с Фицем по четвергам стали немного надоедать, бросить взгляд на нового официанта «Траттории», как она сразу же воспряла духом. В четверг вечером, когда она сидела с бокалом вина в холле отеля «Скипетр», ей то и дело вспоминались его любезность и красивое лицо. Да, он чем-то опечален, часто говорила она себе, сидя в холле отеля. В этих устремленных на нее южных глазах таилась даже какая-то боль, тоска.
— Какая изумительная форель, — сказала она, продолжая улыбаться. — Огромное вам спасибо, Чезаре.
Ее бывший муж говорил в это время о чем-то другом, но она его не слушала. Ей вспомнилось военное время и молодой летчик, вылитый Чезаре, — ей тогда страсть как хотелось, чтобы он повел ее на танцы, а он не повел.
— Что? — пробормотала она, вдруг сообразив, что Фиц задал ей вопрос. Он повторил его, вопрос был вполне традиционный и задавался почти каждый четверг. Она собирается остаться в своей квартире в Патни? Она к ней привыкла? Возник этот вопрос потому, что однажды она обмолвилась, неизвестно зачем, что квартира эта временная, что у нее такое чувство, будто долго она в Патни не проживет. Сказать всю правду она не могла — Фицу, во всяком случае. Не могла же она признаться, что продолжает надеяться, что старый Робин Райт в конце концов позовет ее к себе — еще поскрипит немного и обязательно позовет. Она почему-то верила в мистера P.P., всегда в него верила, и почему-то вбила себе в голову, что в один прекрасный день он войдет в холл отеля «Скипетр» и ее заберет. По вечерам, у себя в квартирке или примостившись где-нибудь в уголке гостиничного холла, она смотрела телевизор, и на душе становилось тоскливо: ей очень не хватало подруги, близкой подруги, которой можно все рассказать. Впрочем, ей и раньше бывало скучновато, всегда чего-то не хватало. Говорил же ей Лори Хендерсон, что скука, точно дьявол, разъедает ее изнутри.
— Огромное спасибо, — снова сказала она, потому что Чезаре одним изящным движением выложил ей на тарелку рядом с форелью горку зеленого горошка. Только она так может: взять и влюбиться в официанта; даешь себе слово вести разумную, правильную жизнь и вдруг, ни с того ни с сего, начинаешь сохнуть по совершенно неподходящему парню, который вдобавок вдвое тебя моложе. Ей, правда, пятьдесят девять ни за что не дашь; самое большее сорок, а то и тридцать восемь, как сказал месяц назад один тип в «Скипетре», когда она попросила его угадать, сколько ей. Увы, между этим типом и мистером P.P. большая разница.
— Я давно хотел тебя спросить… — продолжал Фиц.
Она улыбнулась и кивнула. Официант наверняка понял, что она на него положила глаз, — в этом нет никаких сомнений. Она умела замечательно подмигивать, едва заметно, чуть-чуть прикрыв один глаз. И так естественно получалось. «Ужасно смешно ты подмигиваешь», — говорил ей Эдди Лаш. «Гениально получается», — хвалил ее Симпсон. Или это был не Симпсон? И зачем только она за него вышла? Вел себя по-хамски, и рожа у него тоже хамская…
— Ты себе просто не представляешь, какое это удовольствие копаться в саду, строить стену. Никогда не думал, что смогу построить стену.
Он ей все уши прожужжал про свой дом на море, какие у него там цветочные клумбы, какая изгородь из плюща за решеткой, отделяющей дом от внешнего мира. Рай земной, одно слово! Он ужасно гордился тем, что сделал, и гордился по праву, ведь сад он разбил собственными руками, можно сказать, из ничего. Сад этот даже какой-то премии удостоился — го ли как лучший на южном берегу, то ли во всем мире, то ли еще за что-то.