Ведьма Пачкуля, или Магия вредных привычек
Шрифт:
Рядом с гамаком стоял столик, заваленный редчайшими деликатесами — клюквой в сахаре, плитками гематогена, томатной пастой и сгущенным кетчупом. По другую сторону от гамака стоял хмурый гном в тюрбане и плавках. В одной руке он держал широкий алый зонт, призванный защищать знаменитое тело от солнечных лучей, а другой усердно обмахивал это тело опахалом. Время от времени он заезжал по знаменитому носу то краем веера, то зонта.
— Эй, милейший, поаккуратнее!
— О’кей, приятель, — как ни в чем не бывало ответил гном.
— Что за слуги пошли, — проворчал Скотт Мертвецки, обращаясь к молоденькой
— Нет, вы только полюбуйтесь, с кем приходится иметь дело. Ох уж мне эти местные…
Отряд телохранителей состоял из нескольких здоровенных гоблинов, одетых в вязаные шапочки с помпонами, тяжелые ботинки и тесные потертые смокинги. Они стояли кружком и тихонько перешептывались, хрустя костяшками пальцев и теребя кончики галстуков. Еще один гоблин поменьше в костюме дворецкого, ссутулившись, шнырял меж столиков и собирал грязные стаканы. Две пышные гоблинши в белокурых париках и розовых купальниках колыхались у кромки бассейна в надежде быть замеченными и получить роль в новом фильме Скотта Мертвецки.
Внезапно один из гоблинов отделился от своих товарищей и направился к Скотту, торопясь, по-видимому, сообщить ему важные новости. Кстати, это же наш старый знакомый Красавчик. Как тесен мир, не правда ли?
— Пдошу пдощенья, мистер Мертвецки, — прогнусавил он. — Там у ворот какой-то хомяк. Пдосит вас на пару слов.
— Хомяк?! Ты что, гоблин, сбрендил? Я кто, по-твоему, доктор Айболит, чтобы тратить свое драгоценное время на грызунов? Поверь, мне есть чем заняться в отпуске. Да ты хоть знаешь, каково это, быть богатым, знаменитым и сногсшибательно безобразным? Это чудовищно утомительно! Я устал, гоблин! Я утомлен, обессилен, вымотан, разбит, замучен, измочален и выжат как лимон! Я нанял тебя для того, чтобы ты охранял меня от армии докучливых поклонников, вот и охраняй! Ступай и раздави эту мелюзгу!
— Раздавить? Так точно, сэр!
Прежде чем удалиться, Красавчик согнулся в глубоком поклоне настолько, насколько позволяло это сделать его толстое брюхо. При этом пуговицы на его тесном смокинге оторвались одна за другой и, просвистев над ухом у знаменитости, поплюхались в бассейн, после чего сконфуженный Красавчик поспешил ретироваться.
— Наконец-то можно расслабиться, — простонал Скотт. — Лулу, дорогая, передай мне вон ту марципановую лягушку. Хотя нет, я передумал, пойду-ка я лучше вздремну. И так почти два часа глаз не смыкал. Так и загнуться недолго. Но сперва передай мне зеркальце — сто лет на себя не любовался. Гном, я тебе что говорил насчет зонтика? А ну наклони как следует!
Но не успела Лулу принести зеркало, как у бассейна вновь возник Красавчик. Одной рукой он придерживал разъехавшиеся фалды смокинга, а в другой сжимал помятый конверт.
— Пдостите за беспокойство, мистер Мертвецки, — пробубнил он виновато. — Я пытался его раздавить, но он пригрозил, что прокусит мне палец. Он передал вам письмо. И сказал, что будет ждать вашей этой, как его… реакции!
— Упрямый карапуз! Ну хорошо, давай сюда письмо. Ох уж мне эти поклонники…
— Поклонник, говорите, заявился? Вот пусть этот поклонник вам зонтики и наклоняет, а с меня хватит! — Гном побросал на землю свои орудия труда и зашагал восвояси.
— Проваливай, проваливай, коротышка! Ступай пиявок ловить на пруду, на большее ты не способен! Чтоб я еще раз гнома нанял — да ни за что на свете! Уж лучше останусь обезгномленным! Ха-ха! Лулу, ты слышала?
Предвкушая очередную порцию комплиментов и любовных признаний, Скотт Мертвецки вскрыл конверт длинным отполированным ногтем и извлек на свет жеваный листочек бумаги, старательно исписанный Пачкулиными каракулями. Однако к тому моменту, как он закончил читать, его хорошее настроение напрочь улетучилось, ибо в письме говорилось следующее:
«Дарагой Скотт,
Вы миня не знаете но я ваша бальшая паклоница. Я видила все вашы филмы. Они ужасно прикрасны. Ну а типерь о деле. Прашу вас быть главным судьей нашево конкурса талантав который состоиться у нас в следущую пятницу тринацатово в банкетном зале „У чорта на куличиках“. Палагаю вы сагласитись патаму што вы самый добрый и отзывчевый. И еще я палагаю что вам навирняка бы не хотелось абнаружить зафтра поуту в своем басейне дохлых крыс.
Ваша преданая паклоница,
Пачкуля (ведма)
P.S. Вы дадити мне свой афтограф?»
— Что за грязный шантаж! — в сердцах воскликнул Скотт Мертвецки и отшвырнул письмо. — Так дешево я им не продамся!
— А по-моему, он вовсе не грязный, — вмешался Красавчик, подбирая с пола упавший листок. — Так, малость запачканный. Запачкуленный шантаж, я бы сказал.
В следующее мгновение Красавчик очутился на дне бассейна. По счастью, там он обнаружил горстку своих пуговиц.
— Я помещу его в рамочку, — мечтательно промолвила Пачкуля, в сотый раз за вечер перечитывая ответ Скотта Мертвецки на ее письмо. — Я повешу его над кроватью и буду взимать плату со всех желающих на него посмотреть. Подумать только, он держал его в своих руках… Ах, Скотт, мой милый Скотт…
Тут в дверь постучали. Это были Бугага и Гагабу, которые пришли узнать, правда ли, что Скотт Мертвецки согласился судить их конкурс, и для пущей убедительности потребовали показать письмо.
— О да, он согласился. О нет, письмо я вам не покажу, если только вы не заплатите мне по десять пенсов с носа. Дадите по двадцать — разрешу подержать.
Близняшки покорно протянули Пачкуле деньги и благоговейно уставились на листок алой бумаги с золотой каемкой, на котором крупными черными буквами было выведено:
«Дорогой Шантажист,
Вы правильно полагаете.
Искренне Ваш,
Скотт Мертвецки».
— Как мало слов, но сколько в них любви, — застенчиво вздохнула Пачкуля. — Видите, он пишет, что «искренне мой».
Всю следующую неделю Пачкуля провела словно в угаре. Голова ее трещала от великого множества дел, о которых ей требовалось подумать и которые было необходимо организовать, а рука едва не отсохла от того количества списков, которые она написала и уже успела потерять.