Ведьмин ключ
Шрифт:
– Купаются в Лене, – подзудил Женька, – на лодочках катаются, цветики-цветочки друг другу дарят, танцы, кино, занавеской закрыто окно. А между прочим, полевую надбавку «за тяготы и лишения» получают, как и мы, грешные.
– Это несправедливо, – вспыхнула Тамара. – Жестоко и несправедливо по отношению к полевикам!
Гошка похлопал ладонью по гитаре.
– Люди! Что у нас за разговоры? Или скулим, или ругаем. Ну на что это похоже?
– Надоели друг другу – вот что. – Женька поднялся. – А ведь всего-то второй месяц морда к морде!.. Что же вытворять начнут те, которые от Земли – да к другим планетам?
– Ой, не надо. – Тамара поймала его за руку. – Гоша, играй.
– Что за аналогии, студент? – усмехнулся Гошка. – Туда пошлют кадры покрепче нас, слабаков. По всем параметрам. За них не боись.
– За них и выпьем, – предложил Сергей, подлил в кружки, поднял свою.
– За них! – нестройно поддержали остальные.
Выпили, закусили.
Гошка полуобернулся к Тамаре и, чуть трогая струны, запел, как заговорил:
Ты со мной не добрее, не строже,Стал я вроде не к месту заплаткой.Но каждой ночью по новой порошеЯ крадусь до твоей палатки.С кем смеёшься ты в ней, хорошая?Будто сыплешь на блюдечко грошики…Сергей осторожно поставил пустую кружку на стол, подпёр щеку ладонью, закрыл глаза. Вера не знала, куда деть руки, сидела тискала платочек, будто готовилась запевать или плакать.
Гошка пел – вышептывал:
…Над следами большими и маленькимиЯ стою, зло сметаю их валенками.Тут на грудь мою бросится, рада мне,Твоя лайка по кличке Маршрут.И обида десантником падает,Не успевшим раскрыть парашют…Тамара не мигая глядела на Гошку, и в глазах её, набухших слезами, стояли маленькие свечечки. Он столкнулся с её взглядом, спросил:
– Поедешь со мной на мыс Доброй Надежды?
Она смотрела сумеречно, будто сквозь Гошку.
– А какой он?
– Не важно. – Он отвёл глаза. – И это важно. Важно, что он есть, этот мыс Надежды. Мы побываем на нём, соглашайся.
– Тамара, не езди, – вмешался Женька. – Ты, да все мы, давно уже сидим на этом мысу. И если не прилетит завтра вертолёт, тогда… А что тогда?
– Начнём всей оравой таять снег в ведрах и сливать с горы, – мрачно пошутил Гошка.
– Ой, чо придумал-то! – ужаснулась Вера. – Долго ведь, в вёдрах, и одно баловство.
– Разбаловались, факт! – Сергей поднял голову, погрозил кому-то пальцем. – Нужна рр-рука…
Гошка поднялся.
– Соотрядники! – Он поочерёдно оглядел всех. – Что-то у нас невесёлое веселье. Чего-то в нём нету.
– Нету! – снова подхватил захмелевший Сергей и утвердительно клюнул носом. – Дело дрянь, а нету.
Тамара поднялась тоже. Гошка повертел гитару и бросил её на спальный мешок.
– Пошли. – Он подал Тамаре руку. – А ты сиди, сиди, – замахал на Веру. – Мы вдвоём на звёздах погадаем.
– Вера, садись. – Женька усадил повариху на место. – Выпить есть чего, поговорить о чём найдётся. Чего разбегаетесь?
Гошка накинул на плечи Тамаре меховую куртку, поднял воротник.
– Как интересно – на звёздах. – Из меха глубокого воротника она ясно глядела на Гошку. – И сбывается, веришь?
– Верую и тебя научу, – пообещал он. – Без веры нельзя. – Легонько потрепал её за шею, подтолкнул к выходу.
– Мы скоро, – неуверенно пообещала Тамара имениннику.
Гошка пропустил её вперёд, задержался у выхода.
– Студент, если ты вдруг да полетишь туда. – Он ткнул пальцем в небо. – Никого из нас даже по знакомству не бери. Завалим экспедицию.
В палатке у рабочих было весело. В ней раздавались взрывы хохота, нестройно взвивались и скоро глохли песни. Николай с Васькой уже давно стояли на верхнем урезе снега, отойдя от своей палатки настолько, чтобы им не мешал подгулявший хор, и прислушивались к тому, что происходит в жилище ИТР. Яркая луна притушила своим сиянием далеко вокруг себя звёзды, и только у самого горизонта, куда от её нестерпимого света отхлынула темнота, они слезливо перемигивались, срывались и, прочертив по небу короткий пунктир, пропадали. Всюду за подсинёнными снегами радостно вскрикивали белые куропатки, со вздохами оседал подмытый талыми водами наст.
Неспокойно было на сердце Николая. Он третий сезон работал по геологическим партиям и представление о тяжелых переходах имел. Предложение Хохлова идти на базу пешком встретил с усмешкой, но во время разговора с начальником промолчал, не решился на открытый конфликт с бригадиром.
– Что-то замолчали, – сказал Васька, глядя на итээровскую палатку. – А поёт душевно и на гитаре лабает вот так. Пойдём завалимся спать, что ли.
– Постоим чуть-чуть, поболтаем.
– О чём ещё?
– Всё о том. – Николай бросил окурок под ноги, вдавил в снег. – Не нравится мне эта затея – бежать. Неизвестно ещё – дойдём ли до базы. В этой тайге тыщи дорог, и все в разные стороны, а кто точно знает, в каком направлении топать?
– Не дрейфь, не пропадём, – заверил Васька, плотнее запахиваясь полами телогрейки. – Идти-то всё равно надо, раз такое дело. Коллективно решали.
– Коллективно, – насмешливо передразнил Николай. – Когда решали, на хохловские кулаки поглядывали. А ему что? Летает с места на место, где лучше и где глубже, всё сразу ищет. А мне работать надо, у меня мать-старуха дома. Пенсии всего ничего.
Они помолчали, Васька вздохнул, спросил с откровенной завистью:
– Мать есть – хорошо, помогаешь, выходит?.. Мне вот высылать некому. Я на свете единственный, сам по себе.
– С матерью еще сестринских четверо оглоедиков. Мал мала. Померла сестра, ну и приходится. Мужик её в бегах третий год… А до чего смышлёные растут чертяки. Дяденька-тятенька, так величают. Дяденька-тятенька…
– Всем выжить охота. Четверо… Многовато их на одного-то, человеков. Ты Хохлова давно знаешь?
– Зна-аю. Из одной мы деревни, из Чувашии. Этот на чужом горбу куда хочешь влезет, такой. О нём у нас говорили, будто капусту из колхоза машинами тибрил и налево толкал, жил без горюшка. Потом сюда прикатил, в мостоотряде работал, да что-то скоро смылся. В Усть-Куте его встретил, когда в экспедицию нанимался. Начали мы работать, а он – князь, не приучен.