Ведьмы горят на рассвете
Шрифт:
А потом прошло несколько лет, и… дедушка умер. И все его сказки исчезли вместе с ним.
И я наконец сбежал. С Аамоном, который уже не был крошечным щенком, а вырос большим, верным псом. Другом. Я купил сигареты, потому что дедушка курил, уселся на мраморные ступеньки у реки, трепля пушистую шею Аамона, и вдохнул никотин. Запах напоминал мне о нём. Я представлял, будто дедушка снова сидит рядом, представлял, как он молчит долгую минуту, прежде чем начать новую сказку. Мне не хотелось верить, что его больше нет, ведь это означало, что всего того, о чём он мне рассказывал, тоже больше нет. Нет его слов и обещаний. Это означало, что я остался один, что он проиграл, и у меня больше нет иного выбора,
Только Аамон со своими серебряными как две луны в ночи глазами по-прежнему был со мной, как в тот день, когда мне подарил его дедушка. Его глаза казались неким связующим звеном. Обещанием, что я всё ещё могу отыскать тот мир.
Отыскать магию.
«Почему ты сбежал?»
Люди говорили, у меня есть всё: любящая семья, светлое будущее, идеальная жизнь. Когда я просил новую игрушку, я её получал; когда я стал старше и попросил машину, я её получил. Дорогую. Машину, какой достоит лишь сын лучшего адвоката в городе. «Я люблю тебя, сын, – сказал отец, протягивая мне ключи. – Ты заставишь меня собой гордиться». Отец меня любил, он сам так говорил. И я должен был любить его в ответ. Я восхищался им, боялся его, боготворил, но… Одного слова не хватало.
«Почему ты сбежал?»
Отец давал мне всё, о чём я просил. Он меня вырастил, платил за мою еду и одежду, и каждое путешествие на каникулах. Хотя моя мать и умерла, не успев подержать меня на руках, хотя ему и пришлось заботиться обо мне, учась и работая в юном возрасте, хотя у него теперь была другая жена и другой ребенок. Он меня не бросил. Меньшее, что я мог сделать, это заставить его мной гордиться. По крайней мере, так говорили взрослые.
И всё же у меня никогда не получалось. Его улыбка исчезала, как только люди отворачивались, а его похвала никогда не была адресована мне. Когда я выиграл медаль в школьных соревнованиях по плаванию, этого было недостаточно. Когда стал старостой класса, этого было недостаточно. Когда поступил в университет на юридический факультет, как и он, этого было недостаточно.
Отец знал, как устроена жизнь, а я был мечтателем, неспособным на успех. Я выиграл серебряную медаль, а не золотую; староста класса – не староста школы; а если тебя не хвалят за идеально сданные вступительные экзамены, чем тут гордиться?
Я по-прежнему не был лучшим, по-прежнему недостаточно старался. Не для отца.
Я сбежал.
Проведя два дня скитаясь по улицам, я вернулся домой, лишь когда полицейский нашёл меня спящим на скамейке в парке.
– Думаешь, это смешно? – спросил тогда отец. Он никогда на меня не кричал, его голос был тихим и ровным, и я не мог предугадать, что случится дальше. – Мне пришлось унижаться, звонить другу в полицию и просить тебя найти. Вот, значит, как ты счастлив? Я работаю день и ночь, чтобы у тебя была кровать, а не скамейка. Если бы не я, мы бы до сих пор жили, как жил я в твоём возрасте, считая копейки, чтобы купить хлеб. – Пряжка его ремня сверкала ярко в тот день. – Если ты не понимаешь, я тебе помогу.
Так ярко.
Отец знал, как устроена жизнь, как быть успешным, уважаемым и незаменимым. Как быть лучшим. И если я недостаточно старался, он знал, как мне помочь. Потому что любил меня.
И его ремень всегда будет напоминать мне об этом.
* * *
– Я могу быть идеальным, Ади, – кисло улыбаюсь я, когда мы подходим к его припаркованной у рощи машине.
Симпатичная физиономия Аделарда недоверчиво морщится.
– И как же?
– Я знаю тайну. – Мой взгляд устремляется к тропинке между деревьями, к Ярославе, шагающей следом за нами. – Не нужно быть кем-то особенным. Нужно лишь сделать так, чтобы люди поверили в особенную сказку о тебе.
Ярослава
Пока мы ждём Нилама и его морокс, возвращаемся в квартиру Мира. Аделард тут же уходит, а Мир запирается в своей комнате, ничего не говоря. Только Лав готова поболтать, но запах того, что она пытается испечь, скоро выгоняет меня из кухни.
Распахиваю окно в своей спальне, чтобы отделаться от аромата подгоревшего теста, и отворачиваясь от штор, случайно замечаю блеск зеркала в латунной раме в углу.
Всё внутри у меня сжимается.
Я не хотела видеть Полину, не хотела знать в лицо ту, кого планирую обречь на нечестную смерть, чтобы самой остаться в живых, по крайней мере пока не уничтожу собственные кости и у меня не останется иного выбора, кроме как жить в этом теле. Однако теперь я вижу своё новую внешность и – не могу не поддаваться эмоциям.
Магия жестока. Но столь соблазнительна…
Полина красивая. Может, не природная красота, но красота, которая любит спорт по утрам, не жалеет денег на уход за кожей и достаточно отдыхает. Кто-то скажет, что глаза у неё посажены чуточку широковато, но я бы сказала, что из-за этого она выглядит необычной, мистичной. «Мои глаза». Прижимаю ладонь к отражению, подойдя к нему неосознанно, и гляжу в карие глаза, глядящие на меня в ответ. Тепло разливается по телу робкой волной. Может, это всего лишь иллюзия, но радужки глаз кажутся мне того же оттенка, что были и мои. «Цвет весеннего леса, – сказал однажды Влад. – С вкраплениями солнечных лучей».
– На что вытаращилась? – выгибая на меня любопытную бровь, из коридора появляется Лаверна. В руке у неё сгоревшее печенье, которое напоминает кусочек угля, покрытый глазурью. – Да нормально ты выглядишь. – Она протягивает мне печенье, а когда я отказываюсь, качаю головой, надкусывает сама. – Пошли. Нилам сказал, что готов встретиться.
* * *
Сумерки уже опустились на город, когда наше такси останавливается посреди неосвещённой, пустой улицы, однако это не смущает ни Лав, ни Мира, когда они отправляются между зданиями, в сторону неприметной металлической двери, ведущей в подвал.
Воздух здесь странный, словно гипнотизирующий, легче и слаще, однако не могу определить для себя это чувство. Ступеньки за дверью не выглядят радушно, однако что может произойти с мёртвой девчонкой, верно? Говорят, дважды не умрёшь.
– Не волнуйся, это не ловушка для ведьм, – говорит Мир, видя мою нерешительность. Когда он толкает вторую дверь внизу ступенек, в уши ударяет музыка.
Несмотря на то, что сюда невозможно забрести случайно, место переполнено – нет, набито людьми. Прожекторы сверкают, гости веселятся, смех льётся из всех углов. Это не просто модный ночной клуб, куда приходят хорошо провести время, это место, куда приходят забыться. Забыть своё имя и прожить ночь так, будто последняя на земле. Безумие.
«Магия», – вот что за странное чувство, осознаю я. Огромная руна на потолке, сигилла тишины: ни звука не просачивается наружу, никто ничего не слышит на улицах или же на верхних этажах, но здесь музыка сводим с ума.
Лав тут же исчезает в толпе, пританцовывая, словно всегда была частью этой стихии, Мир, однако, остаётся рядом со мной, мрачно озираясь по сторонам. На миг мне хочется сбежать и тоже скрыться среди людей, просто назло ему, чтобы посмотреть, что он будет делать. Бросится за мной? Закричит, чтобы выключили музыку? Будет ждать? Задумчиво пробегая глазами по залу, я замечаю неоновую вывеске над барной стойкой. «Девятый круг», – гласит она, первые буквы каждого слова изображены в форме тающих осколков льда. У Данте в «Аду», девятый круг был ледяным.