Ведун
Шрифт:
Собственное тело я и без зеркала рассмотрел довольно основательно. Что сказать по этому поводу? Печаль и слезы. Егоровна наиболее точно охарактеризовала состояние моего организма: «худюшший, прям Кощей». Ну да, худой, ребра под тонкой кожей можно пересчитать, а если втяну живот, позвонки выпирают. Ножки и ручки что те хворостины.
Откровенно говоря, насчет своей физической формы я не особо заморачиваюсь. Телосложение правильное, кости целы, а мясо со временем нарастет, при таком-то питании. Эвон уже двадцать три раза отжался на кулаках и на турнике едва ли не чудеса вытворяю. Хе-хе-хе! А еще недавно на шпагат сел. Правда чуть шары на лоб от боли не повылазили. Потянул себе в паху всё основательно, до
К вечеру следующего дня вернулась из поездки Василиса Егоровна. Бодрая, веселая, с огоньком в глазах. Я, было, подумал, что бабуля лишку спиртного приняла. Ошибся, оказывается, со старцем Кириллом, игуменом Боровецко-Трифоновского монастыря договорилась, чтобы тот посмотрел меня, а также исповедовал и причастил. М-да, насколько я понимаю, избежать контакта с этим духовным лицом не получится. Ладно, авось пронесет и подменыша во мне этот «чудотворец» не выявит.
А еще добрая женщина изрядно потратилась, чтобы я не предстал перед уважаемым человеком в образе огородного пугала. Приобрела темно-синий пиджак, брюки черного цвета светлую рубашку с отложным воротником, черные ботинки со шнуровкой и что немаловажно, полдюжины комплектов хлопчатобумажных носков. Как оказалось, у моей покровительницы глаз-алмаз, с размерами всё четко угадала. Одежка и обувка будто были специально на меня пошиты. Приятно удивило то, что ботинки различались между собой на правый и левый. До этого в предлагаемых мне опорках подобной дифференциации не встречал, думал, так и придется щеголять в неудобной обуви, зарабатывая плоскостопие. Ан нет, не дураки, оказывается, здешние чеботари-башмачники, не только опорки горазды ваять, но и приличные вещи делать вполне способны.
— Андел! — увидев меня в новом прикиде, всплеснула руками Егоровна, — чисто Андел небесный!
Мне аж неудобно стало от столь откровенной похвальбы, засмущался.
— Да ладно, бабуль. И спасибо огромное за заботу! Видит Бог, при первой возможности с лихвой компенсирую все затраты.
Хотел, как лучше, а получилось… как получилось, то есть в полном соответствии известному выражению Виктора Степановича Черномырдина. Обидел старушку, благо отходчивая она у меня.
— Да я ж разве для того старалась, чтобы ты потом мне с лихвой платил?! Больше, Андрюша, таких речей никогда не заводи. Не сильно-то свою кубышку и растрясла. А предстать тебе перед уважаемым человеком в лохмотьях появиться аки нищий с паперти, так несмываемый позор на мои седины.
Пришлось, повиниться:
— Прости Егоровна, не со зла, сдуру языком ляпнул.
— Да ладно, меня словесами обидными особо не проймешь, — махнула ручкой пожилая женщина. — Короче, завтрева с восходом отправляемся к монастырскому кудеснику. К окончанию вседневной утрени, аккурат и поспеем.
Ну что ж с восходом, так с восходом.
Чудотворец оказался человеком пожилого возраста, невысокого роста, аскетической наружности лицо костистое будто череп пергаментом обтянули. Глазищи черные пронзительные. Мне даже как-то не по себе стало. Бородища седая, лопатой едва ли не до пупа. Облачен в балахон черного цвета до пят, опоясан плетеным пояском, грудь украшает большой серебряный восьмиконечный крест на массивной цепи с распятым Христом. На голове что-то типа капюшона, на который, в свою очередь надета шапочка. Все, опять-таки, черного цвета. Обут в сандалии на босу ногу.
При появлении старца Егоровна тут же приложилась губами к его руке.
— Благослови, батюшка!
Кирилл
— Благословляю тя, раба божия Василиса!
— Храни тебя Христос отец Кирилл! — Не осталась в долгу Егоровна.
По предварительной договоренности с бабушкой, я также приложился к старческой ручке, попросил благословения и тут же его получил.
— Это тот самый отрок? — кивнув в мою сторону игумен, обратился к Третьяковой.
— Он самый, отец родной.
Старец схватил меня за руку и, ни слова не говоря, потащил куда-то мимо образов и молящихся прихожан. Вскоре я и местный кудесник оказались в изолированном помещении с образами по всем стенам. В центре трибуна. Перед трибуной столик с толстенной книгой, распахнутой примерно на середине, скорее всего Библия. Отец Кирилл взошел на трибуну, мне велел стать напротив и положить правую руку на книгу.
Тут я почувствовал, что под черепную коробку пытается проникнуть что-то мерзкое неприятное, будто щупальца медузы, усеянные ядовитыми стрекалами. Я не нашел ничего лучше, как представить мысленно, что голову окружает сфера из прозрачного, но очень прочного материала. Мгновение и неприятных ощущений под черепушкой будто небывало. Удивительно, как-то само по себе получилось, будто всегда умел это делать.
Игумен удивленно посмотрел на меня и выдал что-то невнятное:
— Значит души зерцало ставить обучен. Не удивительно. В таком случае, пообщаемся словесно. — После чего задал, на мой неискушенный взгляд первый вопрос, какой в фильмах обычно задают попы прихожанам на исповеди: — Грешен ли, раб божий Андрей?
Значит, «раб», не сын, не брат и не сват, просто раб. Вот поэтому я самый что ни на есть неисправимый безбожник — ну не желаю быть чьим-то рабом, хоть режьте. После смерти и вовсе понял, что там на Небесах всё устроено не совсем так, как предполагают на Земле. Но спорить с религиозным иерархом об устройстве загробного мира, разумеется, не стану. К тому же, в чужой монастырь со своим уставом соваться не рекомендуется категорически. Значит, прочь спесь и гонор, на вопросы отвечаем, как инструктировала Василиса Егоровна.
— Не знаю, отец Кирилл, ибо память обо всей своей предыдущей жизни потерял. Благо говорить не разучился. А так, родных отца и мать не помню.
— Поведай, что тебе известно, отрок?
— Сон был, вещий… — я самым подробным образом изложил всё виденное мной в давнем ночном кошмаре.
— И как звать-величать невинно убиенных женщину и сестрицу твою?
— Сам не помню, но Василиса Егоровна утверждает, что имя моей мамы Наталья Прохоровна Иноземцева в девичестве Шуйская, а сестрица Алена.
— Выходит, отрок Андрей, ты у нас Иноземцев-Шуйский, — констатировал отец Кирилл.
— Получается так, — кивком я подтвердил его слова, стараясь нагнать на физиономию как можно больше скорби, которой совершенно не чувствую.
— Насколько я понимаю, в семью возвращаться опасаешься.
— Опасаюсь, отец Кирилл.
— Плохо это, быть без роду и племени. Однако, я тебе не судья. Может быть ты и прав.
— Убьют меня там, — я весьма правдоподобно изобразил испуг на лице и даже слезу пустил. Не ожидал от себя подобного артистического дара.
— Хорошо, с этим решили, теперь немного о твоей душе. — Насколько я понял, отец Кирилл перешел к исповедальной части нашей беседы: — Поведай, отрок, не совершал ли ты какой грех после того, как оправился от забытья и пришел в сознание? — На что я усиленно напряг память, стараясь вспомнить хотя бы какой-нибудь мало-мальски достойный грешок, но так и не смог ничего придумать. — Может укрощал диавольскую похоть рукоблудием? — пришел мне на помощь игумен.
— Нет, батюшка, не ведом мне доколе сей грех, ибо молод летами.