Вектор атаки

Филенко Евгений

– Совсем?

– А вы не заметили?

– Помнится, мы как-то общались…

– Не льстите себе, друг мой. Вы всего лишь попытались закатить неубедительную истерику, и то адресовали ее мне. А Харона вы боялись, что его изрядно повеселило, хотя источником «волны страха» он никогда не был – так, легкий бриз необъяснимого внутреннего трепета… Эрни не смог полностью адаптироваться в человеческом обществе. Он так и остался асоциальным. Хотя правильнее было бы сказать – внесоциальным… Он был вне общества, отдельно, где-то сбоку. То есть он не был диким животным, которое следовало содержать в изоляции. Принимал установленные правила сосуществования с людьми… но относился к ним, скорее, как к игре, и порой играл с большой охотой. Он был невероятно одинок – как может быть одинок единственный представитель вида…

– Эти ваши люди-нелюди не предпринимали попыток вступить с ним в контакт?

– Нет, ни разу. Похоже, они были обескуражены собственной неудачей, а результат нелепого эксперимента

был чересчур обременителен для их совести… если в их мире существует такое понятие. Эрни был точно так же чужой для них, как и для нас. Справедливости ради замечу, что помощь не иссякала и порой была действительно эффективна. Например, они указали мне единственно верный способ двунаправленных коммуникаций с моим подопечным.

– Телепатия?

– Я бы назвал это «эмоциональной интродукцией». Не уверен, что всегда правильно понимал желания Эрни. Нелегко относиться к собеседнику как к черному ящику… Он-то понимал меня всегда, с самого начала.

– Вам бы следовало сразу обратиться к ксенологам. Нам постоянно приходится общаться с разумными черными ящиками. Иногда настолько индетерминированными, что возникает сомнение в их разумности.

– Никаких ксенологов! – Стеллан помотал коротким толстым пальцем. – Это было одним из условий нашего соглашения с джентльменами в темных одеждах.

– Ну, еще бы, – усмехнулся Кратов.

– Рядом с Эрни я, доктор медицины, профессор, лауреат, частенько ощущал себя всего лишь сообразительным домашним питомцем… чуть умнее собаки и уж гораздо глупее кошки. Полноценного общения все равно никогда не получалось. Он высказывал желания; если мне удавалось их осознать, я их удовлетворял. – Стеллан снова поднес браслет к губам: – Занят я, занят, птичка моя, для всех в этом мире занят!

Кратов выждал паузу, убедился, что Стеллана оставили в покое, после чего продолжил беседу:

– О чем он вас просил?

– Об очень простых вещах: темнота, одиночество, покой. Я перевел его в пансионат для девиантных детей в Боргхольме, что на острове Эланд в Балтике… увы, девиантные дети все еще встречаются. И психологические отклонения намного сложнее исправить, чем врожденные уродства… Надеюсь, там ему было комфортно.

– Его совсем не интересовало человеческое окружение?

– Он избегал общества. В конце концов, я оставил нелепые попытки социализировать его… и это оказалось разумным решением. Эрни стал проявлять отчетливый интерес к нашей культуре. От видеала мог не отходить сутками. Он даже пытался творить – одно время его увлекла метаморфная топология в ее эстетическом аспекте. Я показывал его работы специалистам, но все, что они отметили, так это старательность и несколько нестандартных спектральных решений. – Стеллан вдруг смущенно улыбнулся. – Однажды я нашел у него стихи.

– Стихи?!

– Ну да, две странички верлибра, причем от руки. Бесподобным каллиграфическим почерком – если бы не карандаш, я счел бы это декоративной печатью. Что-то наподобие такого:

Я, которому жизнь отмеряет часы,познакомился с ночью.Храм, разрываемый светом,тайные шлет мне призывы.Но в звуках радости слышится смерть…

Только не ищите здесь никакого отношения к его внутреннему миру, никакой эмоциональной окраски. Эрни не понимал смысла слов, хотя ощущал их взаимосвязь и, очевидно, пытался ее воспроизвести. Постичь содержание через форму. А может быть, просто из баловства жонглировал словами. Или упражнялся в письме, механически воспроизводя фрагменты случайных текстов. Кто ведает…

– Как вы узнали, что он приобрел наклонности к психотехнике?

– Совершенно случайно. Ему исполнилось двадцать земных лет, для Боргхольма он был уже слишком большой мальчик. Обычной практикой в случаях, когда терапия не дает позитивных результатов, является перевод пациента в специализированный стационар для взрослых. Но Эрни не представлял угрозы ни для себя, ни для общества. Он и сам понимал собственную инаковость, но, по-видимому, не испытывал по этому поводу никаких терзаний. Я знаю это наверняка, потому что с какого-то момента между нами установилась некая трансцедентная связь. Например, я научился интерпретировать его психологическое состояние. Так вот: спокойное одиночество – это все, в чем он нуждался. Я забрал его в наш университетский городок, под свою руку. Он сам выбрал себе дом в историческом квартале, сам обустроил свое странное гнездо, наполнил его малопонятной атрибутикой… вы должны помнить, не так ли?

– Я и помню. Зачем ему понадобилась коса?

– А черт знает! – развеселился Стеллан. – Затем же, наверное, что и небольшой гномон, проку от которого в потемках было столько же, сколько и от косы, которой нечего было косить на городских газонах. Или вполне функциональная клепсидра почти в человеческий рост… – Стеллан вдруг посерьезнел и с удвоенной энергией принялся издеваться над игрушкой в руках. – Наверное, Эрни трепетно относился ко времени, воспринимал его не как физическую абстракцию или, там, философскую категорию, а более материально –

как одно из странных измерений, в которых обитал… вне пределов наших о нем представлений. Так вот, о чем бишь мы?.. Однажды я по своему обычаю заглянул к нему, но был в тот час не в лучшей форме. Научная конференция, провальный доклад, дружеская критика, после которой на душе остаются долго не заживающие следы когтей… Мне нужно было выговориться, а он подвернулся под руку. Я говорил, а Эрни молча слушал. Обычное его состояние – молчаливое участие… А потом простер ко мне длань, эдак вот посучил пальцами невидимую нить и выдернул ее из моего воспаленного сознания. Напрочь… насовсем. Я остановился на полуслове, потому что внезапно ушла боль, ушла злость, ушла вся эта сиюминутная накипь. Ушла, испарилась. Я вдруг понял всю мизерность своих обид во вселенской системе координат. Как будто свежим взглядом прочел надпись внутри кольца Соломона: «И это пройдет». Определенно у моего Эрни были какие-то свои особенные, доверительные отношения со временем. Из болезненного ребенка внезапно, одним скачком он превратился в усталого, умного, да что там – мудрого старца. Которому в сущности безразлично, как к нему относятся окружающие, с их беспрестанной суетой и мелкими заботами, понимают ли его, ценят ли… Темные джентльмены из парка Трех Фонарей вряд ли рассчитывали на подобный результат своего жестокого эксперимента. Может быть, они ожидали чего-то похожего, но все с самого начала делали неправильно. Хватили через край… нарушили баланс чужеродного и человеческого… Это долгая история, друг мой, и вряд ли она вам интересна.

– Еще и как интересна, – возразил Кратов.

Стеллан вдруг рявкнул на свой браслет с раздражением:

– Солнце мое, потом, все потом, я занят, у меня архиважный гость!

– Польщен, – усмехнулся Кратов.

– Не обманывайтесь: я обо всех так говорю… Но вернемся к Эрни. Я несколько раз испытывал его целительный дар на своих студентах… да и на обитателях Боргхольма, считавшихся безнадежными. Это не те поступки, которыми следует гордиться: их этическая сторона уязвима, но… «Finis sanctificat media» [7] . И я контролировал процесс, а мои коллеги оценивали результат. Эрни удивительно хорошо ориентировался в механизмах человеческого разума. Даже слишком хорошо. Как это ему удалось? Когда? С чего вдруг?! Словно в один прекрасный момент в нем вдруг включилось некое сверхзнание… как если бы его чужая половина досконально разобралась в устройстве половины человеческой. Не исключая самое сложное, что в нас есть: мозг, психику, сознание, подсознание… Эрни смотрел на человека и видел, что и где у того сломалось. И видел правильно. И не просто видел, а ремонтировал. Ваш случай был для него так – милым пустячком, скрипкой Шерлока Холмса… он такие эгодистонии гасил, что вам и не снились!

7

«Цель оправдывает средства» (лат). Изречение, приписываемое Н. Макиавелли (1464–1527), И. Лойоле (ок. 1491–1556) либо Т. Гоббсу (1588–1679).

– Но почему «Харон»?

– А ч-ч… никто не знает. Можно только, как всегда, строить догадки. После одного из Хэллоуинов, которые у нас проходят с особенным размахом, Эрни подобрал на улице «призрачный жезл». Знаете? Штуковина, чтобы рисовать в воздухе светящиеся страшные рожи и зловещие слова. Они потом красиво парят и долго тают, меняя цвета… Когда я навестил его наутро после разгула нечистой силы, в келье под потолком витало, переливаясь мертвенно-зеленым, имя «Харон». Начертанное, кстати говоря, безупречным готическим шрифтом. Эрни сидел в углу, смотрел на мерцание букв и, верите ли, улыбался. Это выражение его лица трудно назвать улыбкой в традиционном смысле, но я-то знал… «Что это значит?» – поинтересовался я. Он медленно, словно бы не особенно надеясь, что я пойму, начертил «жезлом» пунктирную стрелку от себя к этому слову. «Хочешь стать Хароном?» – спросил я наобум. Он продолжал улыбаться, и я сам осмыслил нелепость собственного вопроса. Разумеется, он не хотел стать Хароном. Это глупо, потому что ближайшая река называется Фюрисон, а не Стикс, и услуги перевозчика на ней окажутся невостребованы, поскольку есть мосты, а на другом берегу отнюдь не Аид, заполненный беспамятными душами, а вполне живые, хотя и тесноватые, что греха таить, улочки, не говоря уже о ратуше, библиотеке или садах Линнея. Да и сам он был вполне живой и выглядел умиротворенно. «Хочешь, чтобы тебя звали Хароном», – сказал я и понял, что на сей раз угадал. Но, как и вы, не понял, почему. Один бог ведает, что творилось в его голове, какие выстраивались ассоциативные цепи, какие тени подсознания там блуждали… Возможно – всего лишь возможно! – что это было опять-таки связано с его особыми взаимоотношениями со временем. Или вот еще: Харон был проводником из мира живых в мир мертвых, не так ли? Мы как ответственные материалисты понимаем: граница между этими двумя мирами пролегает по линии мозговой активности. Что, если Эрни так своеобразно манифестировал свою власть над человеческим мозгом? К слову, его собственный мозг практически не отличался от человеческого – просто работал по нечеловеческим правилам. Вы понимаете, о чем я?