Вектор атаки
Шрифт:
– «Харон» созвучно с «Хронос», – заметил Кратов. – Эрни мог перепутать.
Стеллан не успел возразить. Перегородка сдвинулась, и в комнату деловито, по-хозяйски вошло дитя лет пяти, в костюме пингвина и с клювастой башкой за плечами.
– Не хочу быть Честером! – с порога объявило дитя вредным голосом.
– Вот как? – спокойно отреагировал Стеллан, отложил свою цацку и всем корпусом развернулся к визитеру. – А кем же ты хочешь быть, позволь узнать?
– Декстером, вот! – ответствовал пингвин.
– Ренни, ангел мой, – сказал Стеллан, сообщив своим интонациям меду и уксусу
– Честер тоже белый, – заявил Ренни.
– Не весь, друг мой, а лишь спереди. Спина у него черная, а уши, позволь напомнить, оранжевые. Оранжевые! А знаешь почему?
– Почему? – спросил Ренни, несколько потерявшись.
– Потому что Честер – императорский пингвин, а не бараний чих! А уши у него все равно что… что… – Наморщив лоб, Стеллан отмобилизовался и воскликнул: – Все равно что эполеты!
Кратов, изнывавший от удовольствия при виде этой репризы, ждал, что малыш спросит, что такое «эполеты», но тот, внутренне смирившись, что оранжевые уши – это ничего себе, однако же насупленно ждал более серьезной аргументации. И таковая не заставила себя ждать:
– Позволь также заметить, что императорские пингвины существуют, и Честер один из них. А вот императорских медведей не бывает! Бывают белые, бурые и… – Стеллан требовательно пощелкал пальцами в сторону Кратова.
– Полосатые! – радостно подсказал тот.
Ренни залился счастливым смехом.
– Не бывают! – закричал он.
– Еще и как бывают! – настаивал Кратов. – Только не на полюсе, а в тайге. И не медведи, а тигры. – В потрясенной полетом его мысли тишине он добавил отчаянным голосом: – Или зебры.
– Зебры, – сказал Стеллан озадаченно. – В тайге.
– Тигром мне нельзя, – молвил Ренни со вздохом. – У нас на утреннике полюса встречаются. И дружат.
– Это верно, – согласился Кратов. – С тигром особенно не задружишься.
– То ли дело белый медведь, – подхватил Стеллан. – Сама доброжелательность! И вот еще что, Ренни, ангел мой… Чтобы быть Честером, тебе даже не нужно вставать на цыпочки. Ты размером как раз в одного императорского пингвина. Ты прирожденный пингвин. Никому на утреннике не будет так комфортно в костюме своего персонажа, как тебе.
– Ну да, – кивнул Ренни опечаленно. – Медведь из Акселя получится лучше, чем из меня. Аксель большой. И толстый.
– Спасибо что напомнил, – проговорил Стеллан. – Сразу после утренника пропишем Акселю диету. Не все же ему медведя представлять!
– Я пойду, наверное, – сказал Ренни.
– Конечно, милый, – закивал Стеллан. – Прости, что задержали.
Уже в дверях малыш, и впрямь дивно похожий на меланхоличного пингвина, проронил себе под нос:
– Можно еще бегемота…
Стеллан сопроводил его любовным взглядом.
– Мы сами шьем костюмы, – сказал он немного заносчиво. – Можно было бы использовать фантоматоры, но дети должны уметь кое-что делать руками.
– Мне понравилось, – осторожно промолвил Кратов.
– Врете, – сказал Стеллан. – А все равно приятно. Мы все становимся тщеславны, когда речь заходит о делах рук своих… Как вы думаете, друг мой, – вдруг сменил он тему. – Для
– Много причин, – ответил Кратов неохотно. – Борьба с вырождением. Резервирование генофонда на случай форс-мажорных обстоятельств. Или когда такие обстоятельства уже наступили. Абстрактная евгеника. Чистая наука.
– Забавно, – сказал Стеллан с мрачным выражением лица. – Они что же, питают иллюзию, будто мы не вырождаемся?
– Мы относительно молодая раса. Мы можем сколько угодно рассуждать о вырождении, но пока, слава богу, отвлеченно… теоретизировать. Особенно после того, как главные угрозы отошли в историю. Некоторые даже склонны считать, что мы все еще эволюционируем как вид. В Галактике обитают расы, чья история началась вскоре после Большого Взрыва. И, возможно, те, что зародились до него, хотя мы их еще не встречали. Археоны, одна из мрачноватых легенд Галактического Братства.
– Отчего же мрачноватых?
– Не очень ясно, как и о чем мы станем говорить. У наших парадигмальных континуумов нелегко будет найти точки пересечения… Поэтому вряд ли Археоны приходили с вами поболтать в парк Трех Фонарей. У человечества, как ни досадно, мало шансов попасть в сферу их интересов.
– А вот я нимало не раздосадован, – заметил Стеллан.
– Как говорит один мой друг, вы не совсем неправы. Да и я питаю к Археонам сугубо академический интерес… Судьба всякой цивилизации складывается из суммы событий и поступков. Некая вселенская карма. И не всегда она ведет к благополучию. Сколько галактических культур выродились и умерли? Сотни? Тысячи? Никто не ведает. Я бывал на руинах, в сравнении с которыми Гизанский Сфинкс – детская поделка из глины вроде тех, что у вас под руками. Они грезили могуществом и бессмертием, а потом угасли, рассыпались в прах. Возможно, они были бы не прочь передать в наследство кому-нибудь помоложе часть своих генов. Хотя бы как-то вписаться в историю.
– Понятное желание, – проворчал Стеллан. – Извечный конфликт между личностными амбициями и конечностью бытия. Только иной масштаб. Как смертный индивидуум я понимаю и сочувствую. Но Эрни… его судьба… украдкой, втихомолку решать за него… Это неправильно по отношению к нему. Неправильно, нечестно. Разумеется, иногда удается… гм… И все же нельзя ли это прекратить?
– Мы непременно это прекратим, – сказал Кратов сквозь зубы. – Все и так зашло слишком далеко… А почему вы так легко рассказали мне о Хароне, доктор? Разве вы не связаны тайной личности?
– И никогда не был связан, – пожал плечами Стеллан. – Эрни ни от кого не скрывался, хотя и особенно себя не афишировал. Затворник, чудак со своеобразной внешностью… кого этим удивишь в наше время! Вы первый, кто спросил о нем как об ангелиде. Впрочем… мой рассказ все равно не причинит ему никакого ущерба. Харон… Эрни умер восемь лет назад. Официальный диагноз – кардиогенный шок. У него просто выключилось сердце.
– Да, – сказал Кратов печально. – Что-то подобное я и предполагал.
– Предполагали? Что вы предполагали? – спросил Стеллан раздраженно. – Зачем он вам понадобился спустя столько времени? Вы снова влюбились и хотите излечиться?