Вектор атаки
Шрифт:
Потому он свечкой взмыл под высокие своды, оставив мичмана Нунгатау перед хлипкой полупрозрачной створкой, за которой для того начиналась совершенно новая, неизведанная и непрямая дорога к ослепительнейшей цели.
Квартирмейстер Р. Н. Рамиакту сидел в своей клетушке, как моллюск в раковине, и выглядел примерно так же. Сгорбленный, иссохший, с темным морщинистым лицом, по которому невозможно было прочесть истинный возраст. Канцелярская пыль лежала на нем громадными пластами. Позади него до самого верху клетушки громоздились кипы розовой бумаги, и на столе перед сизым носом с проломленной, как водится, переносицей, тоже лежал розовый лоскут. Это был действительно сородич-кхэри… но трудно было даже вообразить, в какую же убогую рухлядь способен превратиться свободолюбец и лиходей кхэри, если его запереть в тухлом закутке какого-нибудь Персоналиума.
–
– Первого батальона отдельного тридцать восьмого полка… – затянул привычную песенку мичман Нунгатау.
– Знаю, – пробурчал Рамиакту. – Слышал. Мне уже доложили.
«Кто же это к тебе с докладом на цырлах заявился, старый ты ушкурт? – подумал мичман со смешанным чувством презрения и жалости. – Уж не лично ли гранд-адмирал Вьюргахихх? Кому ты с высокого камня на грунт упал, чтобы тебе докладывали?..»
Между тем квартирмейстер без особой спешки, но с большим тщанием сложил розовый листок вчетверо, скрепил на углах словно по волшебству возникшей в руке полимерной печатью с голографическим эффектом и так же не спеша препроводил куда-то себе за спину. И только тогда поднял выцветшие рыжие глазенки под кустистыми бровями на переминавшегося с ноги на ногу мичмана Нунгатау.
– А теперь слушай меня, мичпоц, – прохрипел он с задушевной свирепостью.
– Чего слушать-то… – попытался было надерзить тот.
– Чего скажут, то и выслушаешь, мисхазер…
«Ладно, послушаем, – решил про себя мичман. – Время есть, денег не берут… отчего ж не послушать бывалого, мать его ящерица, эхайна?!» Всю жизнь и свои, и чужие голоса втемяшивали ему грубое и обидное правило, почти что закон мироздания: дерьмо есть дерьмо, а кхэри есть кхэри, как родился в грязной, вонючей и темной дыре, так в ней и помрешь, и чем раньше, тем проще будет смерть, и если есть какие-то окольные тропинки из этой смердящей тьмы к свету, то проложены не для тебя, а для кого-то поумнее и пооборотистее… и жил он в полном соответствии с этим законом, потому что так оно спокойнее, да и удобнее, кстати. Нет нужды задавать лишние вопросы ни себе, ни другим. А если и дослужился до мичмана, то не ахти какой это чин, было бы что поплоше – его бы и сунули в пасть, чтобы заткнулся и впредь не рыпался. И кабы этим утром пустили славного мичмана в расход во исполнение распоряжения за номером хрен-да-еще-столько-же, это было бы понятно и нормально, на то и расходный материал, чтобы пускать его в расход, а кхэри всегда были наипервейшим расходным материалом, какой никому и ни при каких стратегиях не жаль. Но все вдруг переменилось, и тропинка к свету внезапно обернулась торной дорогой, да чего там! – рокадой, которая уносила его из-под обстрела невзгод навстречу блистательному будущему. И сейчас он, ерничая и подтрунивая про себя над траченным жизнью квартирмейстером, все же взирал на него сверху вниз с почти сыновней нежностью, как никогда не доводилось ему взирать на собственного отца, которого он по сути и не помнил, и мысль о том, что простой, как домотканый половик на веревке, кхэри все же способен достичь некоторых постов, и не где-нибудь, а в Административном дивизионе ВКР, согревала ему сердце и укрепляла свою собственную, особенную надежду.
Квартирмейстер Рамиакту жестом фокусника извлек неведомо откуда, едва ли не из воздуха, пять одинаковых конвертов – розового, разумеется, цвета, – и метнул их перед носом мичмана.
– Выбирай, – сказал он. – Пять вариантов спецгрупп тебе в подчинение. Выбирай со смыслом, не хапай кого ни попадя…
Нунгатау, не дослушав, вытянул конверт, что оказался к нему ближе прочих.
– Ты чего? – удивился Рамиакту, трудно моргая глазенками.
– Все, я выбрал, – сказал Нунгатау.
– Гопыхнуться не опасаешься, мичпоц? – спросил квартирмейстер с иронией. – Хотя бы взгляни в остальные конверты.
– Мне, если честно, плевать, кто там есть…
Однако из приличия развернул все бумаги, что остались на столе, пробежал равнодушным взором.
– Рядовые, сержанты… Зачем мне этот балласт?
– А ты хотел боевых офицеров?! Сам дослужись сначала до офицера-то… Не смотри, что парни в малых чинах, ты и сам еще унтер, я специально подбирал, чтобы тебе с ними проще было. Люди не скажу что опытные, но подготовленные по высшему
– Не приучен.
– И зря. Командир всегда должен быть готов к разумному маневру, а не переть рогом, как некий степной зверь-нрапамаух. Знаешь, к какой категории относятся те трое, что ты выбрал? «Болтуны»!
Мичман немного подумал.
– А ничего, – сказал он. – Когда болтают, и время легче тянется, и о тайных мыслях проще проведать.
– Может быть, ты и прав. Но учти, «болтуны» наши своими острыми языками и тебе могут иной раз воспрекословить, так что ты уж сразу-то за скерн не хватайся, а трижды подумай. Вот, полюбуйся, какие демоны! Сержант Аунгу, родился на Анаптинувике, полукровка, по отцу – кхэри, по матери – южный арарэйби… и такое бывает, не удивляйся… уж как они там сошлись и ужились, да и ужились ли… так что практически из наших, но в младенчестве был вывезен родителями в метрополию. Образован, остроумен, проверен в деле, по службе характеризуется положительно. Хлопот не доставит, коли привыкнешь к его подначкам. Ефрейтор Бангатахх, местный, чистокровный пеллогри, немногословен, по службе характеризуется нейтрально-положительно… известно, что любит посачковать, но в трудную минуту не подведет… замечались за ним наклонности лезть на рожон в рискованных обстоятельствах. Эти двое давно служат вместе, хотя и не друзья. И еще рядовой Юлфедкерк, полукровка, отец – пеллогри, мать – ксухегри, исполнителен, нетребователен, по службе характеризуется нейтрально-положительно, любит порассуждать на рискованные темы, должно быть, по причине своих религиозных убеждений. Сектант. Как ты относишься к сектантам?
– Если он в заварушке прикроет мне спину, – сказал мичман, – то будь он хоть сам демон-антином Юагрморн…
– Тогда все в порядке, – сказал Рамиакту удовлетворенно. – Ты выбрал, после не жалуйся… И вот еще что, мичман. – Для значительности квартирмейстер сделал долгую паузу. – Сегодня тебе удалось поймать удачу за хвост. Ты уж и сам, верно, понял. Гранд-адмирал наш – эхайн со странностями, и слава о нем идет когда недобрая, когда худая, а когда такая, что оторви да брось. Но если он тебя приметил да приблизил, то все, что посулил, непременно исполнит. Если, конечно, прежде собственноручно не шлепнет из именного скерна… А такое возможно, если ты чем-то огорчишь старину Лысого Вьюрга – отщепенством ли, небрежением ли, неслыханным ли раздолбайством. Вижу тебя в первый, да и в последний, думается, раз, и потому судить не могу, умный ты парень или дурень законченный и как ты с этим единственным своим шансом намерен поступить – распорядиться им к собственному благу и гранд-адмирала удовольствию либо простебать его впустую, в полном сообразии с тем, как о нас, о кхэри, говорят и думают во всем прочем мире. И уж от тебя только зависит, воротишься ли ты в тот навоз, откуда только-только начал кое-как выскребаться, или же поднимешься над собой и над жалкой долей, что у всех таких, как ты, на роду написана. И никто здесь тебе не указчик и не помощник – ни мать, ни отец, ни гранд-адмирал, ни даже все Десять Стихий, вместе взятых. Что смотришь?
– Гляделки есть, вот и смотрю, янрирр квартирмейстер.
– А нечего на меня смотреть. Мне такие шансы ни разу не выпадали. А те, что выпали… распорядился я ими не лучшим образом. Все время думал: зачем рисковать, чего ради? И так все неплохо складывается, не раздет, не разут, накормлен, напоен, в тепле, в хорошем месте… куда еще выше-то лезть? Для чего дергаться? С высоты падать всегда больнее, можно и костей не собрать. Вот и не влез я ни на одну из вершин, что сулила мне фортуна, так и остался в тесной конуре… хоть и теплая, и при хозяине, а все равно конура, иначе не назвать… а мог бы… мог бы…
«Давай, жужжи себе, старый жук, – подумал Нунгатау. – Я-то своего упускать не намерен. И не упущу. И в навоз, как ты говоришь, ни за что не вернусь, но и таким, как ты, зачуханным ушкуртом, никогда не стану».
– Ладно, – промолвил квартирмейстер Р. Н. Рамиакту другим уже, казенным голосом. – Мысли твои начертаны на лице твоем… а вернее сказать, на роже твоей шкодливой. И потому, мичпоц, распахни уши пошире, как некий степной зверь-моммакенх, и приготовься воспринимать инструктаж.