Вектор атаки
Шрифт:
– Нет, с этой болезнью я уже научился справляться… Я сейчас в таком положении, что волей-неволей вынужден бросать камни по кустам. В надежде, что оттуда вдруг выскочит кролик.
– Кролик? Забавная метафора… А, кажется, я понял. У вас, монголов…
– С вашего позволения, доктор, я русский. Но – горячо, горячо!
– Что это значит?
– Я вырос в Монголии.
– Русский, монгол… какая, в сущности, разница? Так вот, у вас есть красноречивый фразеологизм: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.
– Это как раз про меня. Я ищу человека с нечеловеческими качествами для решения одной застарелой задачи.
– Звучит интригующе.
– Наверное…
– Не желаете посвятить меня в подробности?
– Нет. Могу лишь уточнить, что речь идет о спасении большой группы людей.
– Харон был бы не лучшей кандидатурой на роль супермена-спасителя.
– Собственно Харон и не был мне нужен. Возможно, я хотел напасть на след ему подобных. Должны же они быть! Мир слишком велик и разнообразен, чтобы их не было…
Доктор Стеллан
– Что ж, – сказал он, бледно улыбаясь. – С Хароном вам не посчастливилось.
Мичман Нунгатау в «Бездонной Заднице»
Покинув замок Кебарн и еще раз повосторгавшись со стороны его замечательной архитектурой («Да-а… умели, мерзавцы! У нас на Анаптинувике такого небось и быть не могло… ну так мы и живем да мучаемся в нашей разлюбезной дыре всего-то ничего, и вся история у нас соткана из бунтов да погромов, а единственным памятником старины отродясь была каталажка… Не то, что здесь… Сколько же ему лет?.. А это что за хреновина сбоку торчит? Неужто барбакан? Окна светятся… интересно, кто там обретается? Самый главный Канцелярский Жук?!»), мичман Нунгатау наведался в казарму, где познакомился с командой «болтунов». Подчиненные сразу ему не понравились. Да и сам он, судя по скисшим физиономиям, не произвел на них должного впечатления. Сержант Аунгу действительно был полукровка с явным преобладанием варварских кровей, приземистый здоровяк с традиционно расплющенным носом (кхэри, без различия полов, в любой драке меньше всего заботятся о защите собственной вывески, отчего встретить в природе кхэри с неизувеченной носопырой можно не в пример чаще, чем наткнуться на гекхайана в солдатском кружале), с прилипшей к губам наглой ухмылкой и рискованными шуточками. Ефрейтор Бангатахх, темнокожий и рослый, как все пеллогри, среди «болтунов» был самый сдержанный – что вовсе не означало, будто язык у него был худо подвешен; вел себя невозмутимо и держался слегка особняком. Рядовой же Юлфедкерк, бледный, анемичный, с длинными (что дозволялось приверженцам официально признанных сект) светлыми волосами, по-походному заплетенными в косичку, выглядел, как и положено сектанту, не от мира сего, говорил медленно, раздельно, чтобы все слышали и понимали, и временами норовил сбиться на какие-то заумные притчи. Полюбовавшись таким образом друг на дружку, обговорили распорядок на вечер, счастливо удержались от взаимных колкостей и с видимым облегчением расстались.
Мичман в свою клетушку, однако же, не пошел, а отправился на поиски развлечений. Настроение было таково, что настоятельно требовался праздник для души, и чем больше окажется фейерверков и орудийных залпов, тем лучше. Впрочем, ответственная миссия, что ожидалась в самом ближайшем будущем, склоняла его к умеренности в выборе радостей жизни. И потому от курения веселой травы, инъекций нехорошей химии, жевания мозговыносящей резины и тому подобных камерных плезиров решено было отказаться. Активными формами досуга, вроде задирания прохожих и разборок с патрулем, также на сей раз пришлось пренебречь.
Сориентировавшись по мобильному навигатору, Нунгатау швырнул свое пузырящееся адреналином естество в забитый до отказа шумной солдатней и мрачными работягами вагончик магнитопоезда, потолкался там пару остановок и вышел на крытую платформу в Сарикрорке.
Сарикрорк, отдаленный район столицы, с одной стороны подпираемый военным космодромом, а с другой – мрачным и сильно запущенным лесопарком, пользовался дурной славой далеко за пределами метрополии. Его имя в переводе с мертвого языка когда-то населявших эти места первопоселенцев означало «Змеиное Гнездо». И хотя змеи, движимые инстинктом самосохранения, давно покинули эти пространства, на их место вселились существа намного более опасные – эхайны-переселенцы, отброшенные низким достатком, житейскими неурядицами или сомнительными наклонностями на задворки социума. На девственного выходца с глухой периферии полыхание огней, густой шумовой фон и всеобщая озабоченная суета действовали вдохновляюще. Он даже мог бы по наивности принять это за высший класс, испытать первозданный детский восторг и нырнуть в бурлящий пахучий котел люмпенского пригорода, чтобы остаться в нем навсегда. Так оно часто и случалось: Сарикрорк редко отпускал свои жертвы. При всей своей неприглядности и низменности, этот район, как и другие пригороды Эхайнетта, такие же неприглядные и низменные в своих представлениях о богатстве и великолепии, выполнял важную социальную функцию. Он фильтровал неизбежные для всякого сколько-нибудь привлекательного мегаполиса миграционные потоки. Мало кто из тех, кто сюда стремился, ясно понимал, зачем он это делает. Обычно все сводилось к простой формуле: поиск лучшей жизни. Громадное большинство мигрантов имело весьма нехитрые представления о качестве жизни, как то: жратвы побольше и послаще… крышу попрочнее, чтоб не капало… лежанку помягче… и зрелищ! зрелищ! да немудрящих, понятных… чтобы в морду, и брызги веером… если уж задница, то непременно голая и без прыщей… Сарикрорк обещал: получишь что хочешь. А вернее, дарил иллюзию: непременно получишь, если будешь скучно и много работать, хорошо себя вести с начальством и патрулем и оставлять все заработанное в кабаках, вертепах и бурлесках этого ослепительного, запашистого, гремучего чистилища.
Здания примитивных кубических очертаний, сложенные из грубых серых панелей в облезшей от времени и ядовитых осадков «вечной краске», в безобразной
В каждом тупичке, в каждой щели чем-то торговали: аппетитной на вид и на запах жратвой, густо сдобренной самыми ядовитыми специями, чтоб отбить запах синтетики и тухлятины; блескучим новомоднейшим тряпьем, сшитым здесь же за ближайшим углом в глухом промозглом подвале полуслепыми от сумрака и болезней мигрантами-кхэри; запрещенными к распространению имплантатами, психостабилизаторами, гиперкоммуникаторами и прочей высокотехнологичной лабудой, хорошо если украденной с воинских складов, хуже, когда перекупленной у утилизаторов, а то и, что совсем плохо, слепленной на коленке местными умельцами, за которыми военная разведка охотилась даже более рьяно, нежели за чужаками-лазутчиками, а если находила, то либо вербовала на закрытые научные производства, либо разбиралась по всей строгости и в соответствии со своими тайными уложениями; вживление отчаянным покупателям могли сделать в ближайшей подворотне с тем же успехом, что и пристукнуть и обобрать, чтобы долго не заморачиваться; фармакопея от всех недугов, существующих и выдуманных, от всех печалей и забот, хотя бы тот же «стабиль», предлагались на развес; органическая дурь, какие-нибудь гнячка и зузыряг, здесь шли наравне с леденцами и пончиками, а реально ценились, дорого стоили и предлагались из-под полы церебральные резонаторы, трансперсонаторы, программируемые ундосуггесторы и тому подобная бесовщина, придуманная с единственной целью – разорвать зыбкую связь между реальностью и сознанием, отправить – быть может, без обратного билета! – в дальнее странствие по призрачным мирам, где сбывается все несбыточное и материализуются иллюзии; ну и, разумеется, оружие, куда же без него, гутанкагхорга и гутаннана на любой вкус и для любых целей, от сведения счетов до заказного убийства, а если с наличностью проблемы отсутствуют, то найдутся игрушки и посолиднее, годные для того, чтобы стереть в прах небольшое поселение. Сжечь, взорвать, отравить – как душе будет угодно.
В вечно пасмурном от скверных испарений небе суматошливо скользили, едва не толкаясь бортами, утлые суденышки местных обитателей. Отрешенно и высокомерно парили патрульные платформы, изредка роняя книзу пилоны нестерпимо-яркого плотного света. Да еще иногда, словно призраки иного, сколь недосягаемого, столь и непостижимого мира, укутанные облаками защитных полей, в великой спешке проплывали к центральным районам столицы многопалубные, изысканнейших очертаний лайнеры подлинных хозяев этого мира.
Мичман Ахве-Нхоанг Нунгатау стоял на квадратном пятачке, который, если верить ориентир-навигатору, кичливо именовался «Плац Вовек Неизгладимой Памяти Пяти Именных Штандартов и Восьми Вымпелов Маршала Шаагрна и Его Бесстрашного Воинства». Тот же навигатор свидетельствовал, что по мере удаления от центра столицы названия улиц и площадей становились все более витиеватыми и многословными. К примеру, самый большой парк Эхайнетта, разбитый в элитарном районе Тьелперинкуарн, куда заурядного солдафона в унтерском чине запросто могли и не допустить без специального приглашения, назывался коротко и без затей – Диск. В то же время имена улиц, что упирались в «Плац Вовек Неизгладимой…», выглядели на экране навигатора намного длиннее их самих. Стекавшиеся по ним живые реки сталкивались, учиняя вокруг мичмана Нунгатау прихотливые завихрения. Иногда его сердито толкали, словно бы стараясь сдвинуть с места и куда-то унести, словно щепку. Мичману было наплевать. Он не знал, куда податься, несколько дезориентированный обилием возможностей.
По правую руку завлекал иллюзорными девицами в бутафорской броне «Галактический Паноптикум», предлагая незабываемое путешествие по запретным уголкам мироздания с полным кинестетическим эффектом. Девицы корчили свирепые гримасы и как бы между делом предъявляли неестественной длины конечности. По левую вводил в телесные соблазны «Элитарный Бурлеск Пяти Планет», также с девицами в эфемерных одеяниях, которые, однако же, не гримасничали, а непрерывно облизывались, имитируя жгучую страсть… Поискав глазами, мичман остановил выбор на шалмане, осененном вдохновляющей вывеской «Бездонная Задница». Он уже слыхал кое-что об этом заведении. Судя по отзывам, название всецело соответствовало содержанию. Зайти туда мог всякий. Выйти оттуда с полными карманами или уцелевшей рожей не удавалось никому. Это соображение, подкрепленное многочисленными свидетельствами, лишь распаляло азарт испытателей судьбы и даже в самом добропорядочном туристе, которого занесли в сей вертеп проказы Стихий, пробуждало низменные страсти.