Вектор атаки
Шрифт:
– А еще он мне запись инцидента разрешил скопировать, – напоследок похвалился сержант.
– Что же ты молчишь-то?! – вскипел Нунгатау.
– Кто молчит? – возмутился сержант. – Это я-то молчу?! Банга, скажи, я что – молчу?!
– Нет, янрирр сержант, – откликнулся ефрейтор Бангатахх, – сказать, что вы молчите, значит пойти против истины, вы не то чтобы не молчите, а, извините за крепкое слово, уж всех задрали своим жужжанием…
Они пересекли пустую площадь перед космопортом, с одной стороны подпираемую пыльными, высохшими от зноя скальными уступами, а с
– Красиво, – вдруг сказал рядовой Юлфедкерк.
– Чего тебе тут красивого? – недовольно спросил мичман.
Вместо ответа рядовой показал на небо: там, над бледно-голубой изостренной горной грядой в снеговых наплывах, вставали две призрачных луны – сизая, словно морозом прихваченная Днекка и тускло-желтая, как из старого янтаря, Изангэ.
– Не видал такого? – с тайной гордостью ухмыльнулся Нунгатау.
– Где у нас, в метрополии, такое увидишь! – сказал рядовой. – Либо серые тучи с дождем, для принудительного осаждения вредных выбросов, либо серая от этих самых, мать их ветреница, душу их дери, выбросов волокита вместо неба…
– Волокита, – засмеялся ефрейтор Бангатахх. – Слово-то какое нашел!
– Он у нас лирик, – фыркнул сержант Аунгу. – Можно сказать – пиит.
– Кто-кто?! – насторожился мичман.
– По-старинному – поэт, – пояснил сержант. – Помните, у летописца Кеммурверна? «Сей пиит приближен бе ко двору гекхайана, однако же за изрядное языкоблудие, пианство и распутство недолго подле оного продержался и отрешен бысть с поражением в чинах и телесном здравии…»
– Это про кого так? – с живым интересом осведомился ефрейтор.
– Про Сигнебарна. Слыхал такого?
– Слыхал, конечно, – сказал ефрейтор. – В лицее проходили, наизусть заучивали. Только забылось уж все давно.
Мичману это имя, равно как и предыдущее, ничего не говорило, поскольку лицеем для него были скунгакские портовые трущобы, а представления об изящной словесности ограничивались срамными стишками на стенах отхожих мест. Поэтому он счел за благо прервать культурную дискуссию, рявкнувши:
– Куда идем, грамотеи хреновы?
– Да почти уж пришли, – сказал сержант Аунгу. – Загвоздка в том, янрирр мичман, что дева, которую вы желали бы допросить, наотрез отказалась покидать рабочее место, сопровождая свой отказ какими-то мутными угрозами.
– В каком смысле? – нахмурился мичман.
– В том смысле, что, мол, папе пожалуюсь.
Ефрейтор снова заржал, а мичман спросил:
– Кто у нее… гм… папа?
– Не могу знать, – сказал сержант. – Из угроз упомянутой девы я сделал вывод, что некий офицерский чин из расквартированной под Хоннардом бригады егерей.
– Егеря – это нестрашно, – сказал рядовой Юлфедкерк беспечно.
– Смотря какие егеря, – заметил сержант. – Егерь егерю рознь. Случаются такие егеря, что уж лучше с бессрочными каторжниками дело иметь, чем с этими людоедами.
– Ну, посмотрим, – сказал Нунгатау несколько неуверенно. – В конце концов, мы при исполнении, допросить имеем право, не насиловать же
– А вот я бы не отказался, – сообщил сержант, шкодливо скалясь. – Приятная девочка. Из высокородных. Одно только и удерживает, что папа-егерь и весь его род…
– Ну, за такое не грех и от папы получить что причитается, – философски заметил ефрейтор.
– Скотина ты, сержант, – сказал мичман и сплюнул на каменные плиты.
– Все мы немного скотины, – согласился тот. – Каждый из нас по-своему скот…
– Тоже, небось, из Сигнебарна? – ухмыльнулся ефрейтор Бангатахх.
– Почти угадал, – сказал сержант. – Мыслитель Спегурн, трактат «Сокровенное низкодушие и скотство всякой прямоходящей твари, неосновательно в любомудрие себя вверзающей». Издание Аквондакуррского университета, год от Великого Самопознания две тысячи девятьсот четвертый…
– Откуда ты, прямоходящая тварь, все это знаешь? – спросил Бангатахх недоуменно. – Ну вот откуда? На тебя глянешь бывало спросонья, так обделаешься с перепугу, а туда же… любомудр, мать твоя сладострастница…
Они вошли в вестибюль, и Нунгатау сразу понял: «Вот она. Рыжая, высокая, чрезвычайно недовольная происходящим. Высокородная сучка».
– Это она, – словно бы в подтверждение его мыслям, сказал сержант Аунгу и указал кивком, явно опасаясь, против обычного, тыкать пальцем. – Какие будут распоряжения?
– Взять под наблюдение периметр снаружи, – сказал мичман негромко. – И, в конце концов, не пускать никого, кто может помешать нашей беседе.
– Да всякий может помешать, кто соберется вот прямо сейчас отправиться в метрополию или тот же халифат, – заметил сержант вполголоса.
– Разговорчики! – лязгнул Нунгатау, и «болтуны» без большого рвения отправились выполнять приказание.
Сам же он стиснул зубы и, чеканя шаг, приблизился к стойке.
– Сударыня, – промолвил мичман, всевозможно умягчив голос.
– Сударь, – отозвалась она, не поднимая глаз от экрана со схемой какого-то рейса «Анаптинувика-Эллеск – К-черту-на-рога».
«Нужно было попросить в группу профессионального дознавателя, – подумал Нунгатау. – Хотя бы даже вместо того же рядового, все равно толку от него, как от кирпича – светлой радости. Я следопыт, а не переговорщик. Пустите меня в чистое поле, дайте след, и я приведу к тому, кто окажется на том конце тропинки. А правильно вести себя с этой рыжей змеюкой я не умею. Даже от грязной сволочи Аунгу на моем месте было бы больше проку, он же начитанный, гад… философов да стихоплетов цитирует». Тяжко вздохнув, мичман сказал:
– Уделите мне пару минут, осчастливьте солдата вниманием.
Наконец она соизволила оторваться от своей дурацкой схемы и смерить его взглядом. Хотя бы даже и таким, равнодушным.
– Я при исполнении…
– Я тоже, сударыня, – быстро сказал мичман.
– Здесь уже были какие-то… гм… солдаты.
– Это мои люди. Подозреваю, они не произвели на вас благоприятного впечатления.
«И сержант Аунгу явно пролетел со своей образованностью», – мысленно позлорадствовал Нунгатау.