Великий Эллипс
Шрифт:
— Кружку давай.
Она нагнулась, чтобы подать ему жестяную посудину, а он следил за каждым ее движением. Она протянула через сетку кружку, и он наполнил ее из бутыли с длинным горлышком. После чего остался спокойно стоять, в упор рассматривая ее.
— Мы не воры, потому что ни у кого ничего не украли, — продолжала убеждать Лизелл. — Мы просим о справедливости, вот и все.
Еще какое-то время он не спускал с нее глаз, затем молча повернулся и ушел.
Лизелл сделала маленький глоточек из жестяной кружки. Вода была теплой и явно кишела микробами. Она боялась ко всему прочему подхватить какую-нибудь кишечную инфекцию, но банальная жажда победила благоразумные меры предосторожности. Она немного смочила водой рот,
Она положила хлеб рядом с водой и снова растянулась на лежаке. Надежда уснуть была слабой. Мухи все так же надоедали, а мысли не умещались в голове. Они хаотично скакали, наперегонки с ними скакали кровососущие паразиты, ей было жалко себя до слез, и неожиданно, к ее ужасу, горячие слезы обожгли лицо. Только не здесь, только не сейчас, когда она лежит на виду у караульных, пьянчуг и, что хуже всего, на глазах у Гирайза. Она не хотела, чтобы он видел ее плачущей, она не хотела, чтобы ее слезы хоть кто-нибудь увидел, и в особенности он. Но слезы струились, не подчиняясь ее воле, стекали по вискам и запутывались в волосах. Лицо сморщилось, и резкий, непроизвольный всхлип выдал сдерживаемые рыдания.
Отвернувшись к стене, она руками закрыла лицо. Слезы лились неудержимым потоком, но она плакала беззвучно. Наконец буря эмоций улеглась, оставив на поверхности распухший нос и боль в голове. Нос сопел, и, немного стыдясь себя, она украдкой вытерла его рукавом. Она не осмеливалась поднять голову и посмотреть через плечо. Даже если ее грехопадение заметили, даже если за ней наблюдают, она не желает об этом знать.
Голова горела и была такой тяжелой, что не поднять. Бурные беззвучные рыдания утомили ее. Она закрыла распухшие веки и вскоре уснула, несмотря на духоту, вонь и клопов.
Она не поняла, что разбудило ее — звук ли шагов возле клетки, чужой ли пристальный взгляд. Неожиданно ее глаза широко распахнулись. Она знала, где находится, и инстинкт подсказал ей, что она проспала несколько часов. Она также знала, не поворачиваясь, что кто-то стоит у входа в ее клетку и заглядывает внутрь, и знакомый едкий запах выдал неизвестного. Она лежала тихо, рассматривая стену. На камень отсветом ложился слабый желтоватый свет, из чего она заключила, что одиноко свисающая с потолка лампочка освещает камеру. Она слышала жужжание ночных насекомых, заливистый храп пьяных из соседней клетки и еще что-то. Вонючий ночной караульный стоял за ее спиной на расстоянии каких-нибудь пяти-шести футов и молча взглядом сверлил ей спину. Может быть, он подумает, что она крепко спит, ему надоест просто так пялиться, и он уйдет.
Но он не уходил.
Она услышала позвякивание ключей, щелчок замка и скрип открывающейся двери. Он вошел в клетку и закрыл за собой дверь на ключ. Притворяться спящей больше не было смысла. Она села на своем лежаке и спокойно уставилась на него.
Ничем не примечательный, обыкновенный мужчина, фиксировало ее сознание. Ни одной отличительной черты, только запах, можно сказать, человек-пустое-место. Секунду он стоял, глядя на нее, как будто ждал вопросов, требований или даже попытки сбежать. Она не двигалась и ничего не говорила, и наконец он пробормотал по-грейслендски:
— Вас плохо обыскали во время ареста. Они не выполнили всю процедуру, У вас может быть оружие. Нужно обыскать.
— У меня нет оружия, — ответила Лизелл.
— Вас нужно обыскать, — повторил он настойчиво. — У преступников бывают тонкие лезвия, удавки, проволока, они их на себе прячут, под одеждой. Снимите одежду.
— Не сниму, — ответила она с деланным спокойствием. Но сердце у нее колотилось, во рту пересохло, и страх пронизал каждую клеточку ее тела.
— Разденься, — посоветовал караульный, — а не то я сам раздену.
— Только прикоснись ко мне, и я позову на помощь, — предупредила она.
— Кричи, сколько хочешь, здесь никто не услышит. Я один дежурю, я за все отвечаю. До утра главный здесь — я. И ты будешь мне повиноваться.
Она отрицательно затрясла головой, и он неожиданно набросился на нее. Он кинулся так быстро, что не было времени увернуться, да и пространство клетки не позволяло. Одной рукой он сжал ей запястье, и ее правая кисть оказалась парализованной, а вторая его лапа рванулась к вороту ее бизакской туники. Он сильно дернул, и тонкая ткань разорвалась от горловины до пояса, показалась нижняя сорочка. Непроизвольно у нее вырвался крик, и все в камере проснулись. Пьяные, уже немного протрезвевшие, завозились и забормотали, Гирайз сел на своем лежаке, посмотрел в сторону ее клетки и тут же вскочил на ноги. Пальцы ночного караульного вцепились в лиф ее сорочки. Он дернул, но ткань не поддалась. Сжав левый кулак, Лизелл, извернувшись, треснула караульного по голове. Он пробормотал что-то по-энорвийски и ударил в ответ. Инстинктивно она быстро отвернула голову, и его кулак лишь слегка задел ей челюсть. Она отпрянула, но он подтянул ее к себе. Его рука залезла под лиф сорочки, он схватил ее грудь и похотливо стиснул ее. От боли она закричала. Полоснув его по лицу ногтями свободной руки, она растопырила пальцы и ткнула ему в глаза. Он зашипел и отпрянул. Выдернув свою правую руку, она освободилась и подлетела к двери клетки, но напрасно она дергала и трясла ее. Она кричала изо всех сил, звала на помощь, до нее смутно доносилось, что Гирайз тоже что-то кричит, горланили и пьяные, но дверь клетки оставалась прочно закрытой. В кабинете участка или действительно больше никого не было, или те, кто там находился, не обращали внимания на поднявшиеся крики.
Обхватив ее рукой за талию, ночной караульный оттащил ее от двери. Она толкала его локтем в ребра, затем, вывернувшись и оказавшись к нему лицом, попыталась ударить коленкой в пах. Ослабив захват, он сделал обманное движение и влепил ей пощечину. Удар отозвался в голове болью, в глазах потемнело, и она закачалась. Толкнув ее на лежак, он навалился сверху и раздвинул ей ноги. Рукой он шарил по телу, пытаясь найти промежность, но неожиданно наткнулся на препятствие — бизакскую юбку-брюки и выплюнул энорвийское ругательство. Его рука вернулась к талии и дернула за шнурки, второй рукой он стискивал ей горло.
Она задыхалась, красные точки вспыхивали на внутренней стороне закрытых век, в груди жгло, от удушья, и, несмотря на все это, она чувствовала вонь его плоти и смрад его дыхания. Они, казалось, заполняют всю вселенную. В ушах странно звенело, и где-то далеко-далеко все еще слышался голос Гирайза.
Шнурки юбки-брюк запутались в узел, караульному ничего не оставалось, как пустить на распутывание узла обе руки, и ее шея освободилась. Он оседлал ее, стоя на коленях и, пока распутывал узел, стиснул ногами ее бедра, словно тисками. Она снова могла дышать, и руки ее были свободны. Вцепившись обеими руками ему в волосы, она притянула его голову к себе и впилась зубами сбоку ему в шею, почувствовав, как ее рот наполнился кровью.
Взвыв от неожиданной боли, караульный отскочил, и она сползла с лежака. Он мгновенно пришел в себя и с перекошенным от злобы лицом набросился на нее. Она пыталась увернуться, но клетка была очень тесной. Он сгреб ее, она отчаянно сопротивлялась. Сцепившись, они как в танце кружились по клетке, натыкаясь на сетки, огораживавшие клетку Лизелл.
Мелькнул баклажанного цвета рукав, и рука, змеей проскользнув в ячейку сетки, обвилась сзади вокруг шеи караульного. Гирайз стиснул захват, пережимая ему дыхательное горло, тот начал задыхаться и ловить ртом воздух. Его руки ослабли, Лизелл вырвалась и отскочила.