Великий Эллипс
Шрифт:
— Пока эта ситуация не разрешилась, дорога закрыта в обоих направлениях. Съезжайте на обочину, не стойте на дороге, в противном случае вы будете рассматриваться как вражеские партизаны и к вам применят соответствующие меры. — Сержант отвернулся, показывая, что разговор окончен.
Гирайз повиновался. На обочине Брюжойского тракта он выбрался из саней и повел лошадь между деревьями через мрачное, затененное пространство леса к краю крутого обрыва, больше похожего на обрыв в пропасть, там внизу была деревня и озеро. Ветер нес клубы дыма, и с края обрыва было видно, откуда. Деревня Слекья горела.
Над игрушечными строениями
— Уведи меня отсюда, — попросила она бесцветным тоном.
— Не могу, — ответил Гирайз, — не смотри.
Но она не могла последовать его совету, она не могла удержаться, чтобы не смотреть, как грейслендцы ведут большую группу мужчин по главной улице к озеру, где они остановились. Пленные всех возрастов, от мальчиков до седовласых стариков, были выстроены в аккуратную шеренгу вдоль берега. Одного из них — с черной бородой, с перевязанной белым правой рукой, на полголовы возвышавшегося над остальными — нетрудно было узнать даже на расстоянии.
Приказ был отдан, и солдаты в сером открыли огонь, разаульцы падали десятками. Те, кто попытался убежать по замерзшему озеру, были подстрелены снайперами, и кровь темными пятнами растеклась по белому льду. Черноволосый гигант с криком бросился на грейслендцев, чьи пули уложили его мгновенно. Наступил короткий перерыв, пока солдаты перезаряжали ружья, и снова они открыли огонь и не прекращали его, пока все разаульцы не попадали. Груда окровавленных тел осталась лежать на берегу. Некоторые еще шевелились и стонали. Послышалась новая команда, и солдаты закончили свою работу штыками. Стальные клинки сверкали несколько минут, после чего их деятельность прекратилась. Бывшие жители деревни лежали тихо, и солдаты, развернувшись, пошли прочь.
Лизелл повернулась к Гирайзу. Она посмотрела на него и увидела, что ей ничего не надо говорить. Он понял ее мысли и чувства, равно как и она его, несмотря на видимые различия, они были одной природы. Взаимное, безмолвное понимание оказалось глотком чистого воздуха для забитых дымом легких, он дал силы и жизнь. Слезы затуманили ей глаза.
Он раскрыл ей объятия, и она утонула в них.
На холмы с северной стороны Слекьи дым не долетал. С наблюдательного пункта на ледяном утесе Каслеру Сторнзофу хорошо была видна бойня. Он стоял здесь один, отказавшись от сопровождения, предложенного соотечественниками. Впервые с начала гонок на нем была гражданская одежда, так как он сейчас находился глубоко в тылу вражеской территории, где вид грейслендской военной формы мог спровоцировать нападение. Разаульцы разорвали бы его на части, если бы узнали, кто он такой. После того, что он увидел в тусклом свете утра, он не стал бы винить их в этом.
Каслер стоял, застыв, наблюдая, как горит деревня, как солдаты согнали свои жертвы на берег озера и как начался расстрел. Инстинкт толкал его вмешаться, рассудок признавал тщетность такого импульса. Пока он спустится вниз, пересечет долину и доберется до Слекьи, солдаты закончат свою работу. В любом случае солдаты внизу не подчиняются его прямому командованию, и у него нет власти отменять приказы их непосредственных командиров.
Он ничего здесь не может поделать, и он знал это, но не верил. Образование, которое он получил на Ледяном Мысе, оставило его беспомощным перед необходимостью быть свидетелем зверств. Все, что он мог — повернуться к этому спиной. Видеть происходящее в Слекье значило принять на себя моральную ответственность, которая идет вразрез с его долгом солдата и члена Дома Сторнзофов, и никакого, даже призрачного, решения этой дилеммы не существовало.
Чувство беспомощности было незнакомым и отвратительным. Пока он наблюдал за массовой казнью, происходившей внизу, ему было стыдно и противно, так что он почувствовал тошноту, но он не отводил глаз в сторону, пока не упала последняя жертва. Только после этого он сел в седло и поехал своей дорогой.
Раздались выстрелы, и Лизелл вздрогнула, она все никак не могла привыкнуть к их звуку, хотя слышала их постоянно в течение целого дня. Затем послышался глухой стук бегущих ног, затем еще один залп, громкие грейслендские голоса — все это стало уже привычным, поскольку несколько последних часов солдаты охотились в лесу за разбежавшимися разаульцами, и прилежащие к Слекье холмы были усыпаны телами, изрешеченными пулями.
— Что же они никак не могут успокоиться? — Лизелл даже не понимала, что она говорит громко вслух.
— Они скоро закончат, вечер приближается, — ответил Гирайз.
— Ну, когда же он наступит? — немного удивленно она посмотрела на небо, которое весь день оставалось серым, а сейчас стало угольно-черным. — Думаешь, они разрешат нам вернуться в обогревальню?
— Дорога все еще закрыта.
— Мы замерзнем ночью.
— Тем будет еще холоднее.
— Лучше бы мы вернулись в Иммен, когда была возможность.
— Может быть, завтра нам представится возможность двигаться вперед.
— Завтра кажется ужасно далеко.
— Если уснешь, оно наступит быстро.
— Я не смогу уснуть сегодня. А ты?
Он пожал плечами.
— Ты голодная.
— Нет. Только холодно.
— Нам нужны дрова. Я сейчас. — Он встал.
— Подожди, ты не можешь просто так ходить по лесу, грейслендцы пробьют тебе голову и паспорт не спросят. Пусть уж лучше костер погаснет. Огонь привлекает к нам внимание.
— Все правильно. Мы дадим знать всем, что не пытаемся спрятаться. Я хочу набрать дров, чтобы хватило на всю ночь.
— Тогда я с тобой пойду.
Не успела она подняться с бревна, из лесу вышла пара грейслендских солдат с ружьями наперевес. Лизелл даже не вздрогнула, поскольку эта сцена повторялась уже в пятый раз за несколько последних часов. И снова они пустились в объяснения и показали документы. И снова солдаты предупредили, что дорога закрыта, но оставили их в покое.
Грейслендцы удалились, и голоса затихли. Лизелл и Гирайз набрали охапки сушняка, подбросили в костер и разместились у огня. Наступила ночь, а с ней и тишина. Больше не было ни выстрелов, ни криков. Восстановился обманчивый мир. Вскоре, проливая сквозь тучи слабый свет, выплыла полная луна.