Великий Эллипс
Шрифт:
— Возможно, было бы лучше, если бы моего друга оставили сейчас в покое, — вежливо ответила Лизелл. Если эти гецианские животные не уберутся сию же секунду, то она начнет кричать на них. — Могу ли я остаться с ним наедине здесь, пока не придет доктор…
— Разумно, — ответил распорядитель, явно желающий поскорее улизнуть. — Пусть здесь побудет, подальше от глаз. Доктор скоро будет. А пока я закрою дверь.
Гецианцы ушли. Без них спертый воздух бытовки показался намного свежее. Лизелл посмотрела на Гирайза. Он сидел неподвижно на стуле, наполовину пораженные параличом
— Что мне сделать, чтобы тебе было удобнее, Гирайз? Может, воды тебе дать? Подушку? Может быть, тебе будет лучше на пол лечь?
— Воды, — он говорил с трудом, но достаточно внятно. На столе стояли кувшин и кружка. Она налила в кружку теплой воды и поднесла к его губам. Он с трудом проглотил, часть воды стекла по подбородку вниз. Сохраняя спокойствие, она промокнула его лицо носовым платком.
— Спасибо. Посмотри, — произнес он.
— Что посмотреть?
— Время.
— А, твои карманные часы, — она достала их из кармана его жилета. — Двадцать восемь минут пополудни.
— Девять минут. Поезд.
— Сейчас не надо об этом беспокоиться. На следующем поедем.
— Нет. Ехать.
— Невозможно. Тебе не надо двигаться, пока доктор тебя не осмотрит.
— Тебе ехать. Одной.
Она опустила глаза, чтобы не выдать вспыхнувший в них порыв. Часть ее до боли хотела последовать его совету. Вторая часть с такой же силой восстала против мысли бросить его здесь в таком состоянии; тот же протест вызывала мысль, что она вообще с ним расстанется — может быть, навсегда.
— Я не брошу тебя, когда ты заболел, — ответила она, и сама удивилась, как убедительно прозвучал ее голос. — Позже будет еще один поезд. С горем пополам мы оба на него попадем.
— Сдашь меня в багажное отделение? — он попытался улыбнуться, вышло ужасно.
— Если надо будет. Если ты совсем не сможешь передвигаться, то я оставлю тебя при условии, что тебе тут обеспечат уход.
— Нет. Сторнзоф. Победит.
Она промолчала. Она хотела сказать ему, что это неважно, что его здоровье и безопасность важнее любых гонок, что это действительно так. Но слова не произносились.
— Посмотри на меня, — потребовал Гирайз.
Она неохотно посмотрела ему в глаза. Лицо его скривилось, но глаза остались прежними, временами такие проницательные и слишком всепонимающие.
— Я понимаю, — сказал он, и не нужно было объяснений, все было понятно.
— Я знаю, но…
— Послушай. Все хорошо. Действие закончится. Не фатально, уже бы умер. Хотя выбыл из гонок. Ты продолжай. Выиграй.
Он убеждал ее, что все хорошо, что она должна двигаться вперед, он говорил то, что она хотела услышать, во что хотела верить, но все было не так уж хорошо. Сама мысль оставить его здесь одного, беспомощного, в чужой стране, на вокзале, казалась отвратительной. На глаза опять навернулись слезы, и на этот раз она не смогла их удержать.
— Гирайз, я хочу остаться с тобой, — ее голос звучал почти так же прерывисто и неестественно, как и у него. — Ты слышишь, я хочу остаться. Все в порядке, я сяду на следующий поезд. Если Каслер ушел вперед, я догоню его позже. Я уже так делала раньше несколько раз, и еще раз смогу сделать. Я сделаю. Но сейчас…
— Нет. Слишком близко финиш. Сейчас уезжай. Проиграешь.
— Нет, нет. Каких-нибудь несколько часов не…
— Лизелл, — он пристально посмотрел на нее. — Ты спрашивала однажды, почему я в гонках. Помнишь?
Она кивнула.
— Министерство. Во Рувиньяк приходил. Второй вонарец должен отвлечь внимание от тебя. Отвлек. Проклятые моллюски.
— Я даже подумать об этом не могла, хотя это так очевидно. Когда выбрали тебя, я должна была догадаться. Теперь у меня еще больше причин, почему я…
— Не упускай шанс. Ничего не упускай, ради всех. Не сейчас. Уходи. Выиграй.
Она внимательно посмотрела на него. Не осознавая того, она горячо сжимала в своих ладонях руку Гирайза. От такого пожатия ему могло быть больно, если у него оставалась хоть какая-то чувствительность. Она тут же разжала свои тиски. Из глаз ее полились слезы.
На улице послышались голоса и звуки шагов. Дверь открылась, на пороге появился распорядитель в сопровождении торопливого человека с черной сумкой в руке.
— Вот он, эпилептик, — сообщил распорядитель.
— Он не эпилептик, — взвилась Лизелл, повернувшись к ним лицом. — Ему что-то подсыпали и отравили, это сразу видно. Вы — врач? — обратилась она к незнакомцу. Не дожидаясь ответа, она продолжала: — Пожалуйста, примите к сведению, у этого человека отличное здоровье, но ему что-то подсыпали, и от этого его парализовало. У вас, конечно же, есть с собой сильное противоядие, чтобы…
— Мадам, я не говорю по-вонарски, — ответил доктор по-гециански.
Она оторопело уставилась на него. В эту короткую паузу врезался свисток и удар колокола. Поезд южного направления, отправляющийся по расписанию в 12:37, прибывал на станцию. Ее глаза метнулись к Гирайзу.
— Иди, — четко произнес он. — Пожалуйста, иди.
— Я люблю тебя, — ответила Лизелл.
Поддернув юбку, она выбежала из подсобки, пробежала через буфет, подхватила свою сумку, которая все еще стояла у двери, там, где она ее оставила. После чего выбежала на улицу, окунувшись в теплый летний воздух, и по платформе понеслась к поезду.
Солнце садилось, когда Каслер Сторнзоф сошел на вокзале Лиссильд в Ли Фолезе. Привокзальные фонари уже горели, и желтый свет мягко смешивался с вечным туманом Верхней Геции.
Сразу же за вокзалом Лиссильд открылся вид на серебристую реку Фолез, которая, извиваясь, несла свои воды прямо через центр старого города. На речном пирсе, на расстоянии в несколько ярдов, стояла дюжина речных трамвайчиков. Каслер нанял один, и тут же ему начал докучать своим услужливым кривлянием гребец, который, как и большинство его соотечественников, впадал в угодническое состояние при виде грейслендской военной формы.