Великий карбункул

Готорн Натаниель

прямо на Великий карбункул, но, казалось, не замечал его блеска, как будто

все дотоле рассеянные тучи вдруг сгустились, чтобы скрыть камень от его

глаз. И даже когда этот неверующий повернулся спиной к скале и у ног его от

яркого блеска сокровища пролегла густая тень, он и тогда не пожелал

признать, что видит хоть слабый проблеск света.

– Ну, где же эта ваша Великая чушь?
– повторил он.
– Что же вы мне ее

не покажете?

– Да вот же карбункул!
–

закричал Мэтью, разгневанный этой упрямой

слепотой, и повернул циника к залитому горячим блеском утесу.
– Снимите ваши

несчастные очки, и вы сразу увидите!

А эти темные очки, вероятно, так же скрадывали яркость красок, как

закопченные стекла, сквозь которые люди наблюдают затмение солнца. Однако

циник, бравируя своей решимостью, с вызовом стащил очки с переносицы и смело

поднял глаза прямо на сверкающий пламенем Великий карбункул. Но едва успел

он кинуть на него взор, как с протяжным глухим стоном уронил голову на грудь

и прижал руки к своим бедным глазам. Отныне для несчастного циника и в самом

деле померк свет Великого карбункула и вообще всякий свет, земной или

небесный. Он так привык смотреть через очки, лишавшие все окружающее даже

намека на блеск и яркость, что, как только его незащищенный взор встретился

с ослепительно сверкающим чудесным камнем, он навеки потерял способность

видеть.

– Мэтью, - прошептала Хэнна, прижимаясь к мужу, - давай уйдем отсюда.

Увидев, что жена теряет сознание, Мэтью опустился на колени и, поддерживая ее одной рукой, окропил ей лицо и грудь ледяной водой из

волшебного озера. Это привело ее в чувство, но не придало мужества.

– Да, моя возлюбленная, - вскричал Мэтью, прижимая ее, дрожащую от

страха, к своей груди, - да, мы уйдем отсюда и вернемся в наш скромный

домик! Благословенное солнце и мирная луна будут светить нам в окна, а по

вечерам мы будем разводить веселый огонь в очаге и, любуясь им, чувствовать

себя счастливыми! Но никогда больше не станем мечтать о таком свете, которого не могут разделить с нами другие люди.

– Нет, нет, никогда!
– ответила Хэнна.
– Да и как бы мы могли днем и

ночью выносить неистовое сияние Великого карбункула?

Зачерпнув в горсть воды, они напились из озера, не оскверненного еще

устами смертного. Затем, ведя за собой ослепшего циника, который более не

произносил ни слова и старался, чтобы ни один стон не вырвался из его

измученной груди, начали спускаться с горы. Но, покидая берег заколдованного

озера, на который доселе не ступала нога человека, они кинули прощальный

взгляд на утес и увидели, что вокруг него снова начал собираться густой

туман, сквозь который тускло светил Великий карбункул.

Что же до остальных путников, занятых поисками этого камня, то, как

рассказывает предание, достопочтенный мастер Икебод Пигснорт вскоре оставил

все попытки найти сокровище, сочтя это предприятие безнадежным, и

благоразумно решил вернуться к своим складам у бостонской пристани. Но когда

наш незадачливый купец проходил через ущелье, на него напала шайка

воинственных индейцев и увела его с собой в Монреаль, где он просидел в

плену до тех пор, пока с болью в сердце не заплатил огромный выкуп, чем

значительно приуменьшил свою коллекцию шиллингов с изображением сосны. Более

того, за время его долгого отсутствия дела его пришли в такое расстройство, что остаток своих дней он уже не только не купался в серебре, но не всегда

имел и медный грош. Алхимик доктор Какафодель вернулся к себе в лабораторию

с большим куском гранита, который он растер в порошок, растворил в кислоте, расплавил в тигле и раскалил на огне паяльной лампы, а результаты его трудов

были опубликованы в самом толстом фолианте того времени. Ясно, что для

подобных экспериментов гранит подходил куда лучше, чем Великий карбункул.

Поэт тоже допустил ошибку и, найдя в одной из пещер, куда не заглядывало

солнце, большой кусок льда, объявил, что он во всем совпадает с его

представлением о Великом карбункуле. Критики говорили, что хотя его стихам

не хватает блеска, свойственного драгоценному камню, в них сохранилась вся

холодность льда.

Лорд де Вир возвратился в свой родовой замок, где ему пришлось

удовольствоваться светом восковых свечей в канделябрах, и в положенное время

занял предназначенный ему гроб в фамильном склепе. Когда могильные факелы

замигали в этом мрачном прибежище, не было нужды в Великом карбункуле, чтобы

убедиться в тщетности земного блеска.

Расставшийся с очками циник бродил по земле, вызывая всеобщую жалость, и, в наказание за добровольную слепоту, на которую обрекал себя прежде, терзался страстным желанием увидеть хоть проблеск света. По ночам он

поднимал выжженные глазницы к луне и звездам, на рассвете обращал лицо на

восток, к восходящему солнцу, словно соблюдая ритуал парса-идолопоклонника.

Он совершил паломничество в Рим, чтобы оказаться вблизи тысячи огней, освещающих собор Святого Петра, и наконец погиб во время большого

лондонского пожара, в самую гущу которого он ринулся с отчаянной надеждой

уловить хоть слабый отсвет пламени, пожиравшего небо и землю.

Мэтью и его жена мирно прожили многие годы и любили рассказывать