Великий князь

Сбитнев Юрий

– Князь Глеб с матушкой в сельце…

Ответ такой вызвал внезапный прилив раздражения. Кровь ударила в голову. Он готов был жестко выговорить посаднику. Но уже шли под его руку с объятиями и здравиями лепшие курские мужи, оттеснив посадника.

Отъезд матери в сельцо нарушал планы Всеволода. Мнил он в Курске провести всего лишь седмицу⁹⁰, управиться со всем накопившимся тут задельем, пообщаться с матерью, братьями, собрать и заслать свадебный чин к Киеву, а следом и самому съехать. То, что братьев нет в Курске, Всеволода не печалило, даже было на руку. Он почему-то считал, что братья, а Игорь-то обязательно, запросятся с ним в Киев, но на то ничего не было сказано Мономахом. Велел только

здравствовать им от его имени. А как откажешь, если запросятся? Показать, что не имеешь своей воли и нет у тебя своего угла в стольном граде, и живешь, как и прежде, в зачужье, чином только повыше, чем у дяди? Слава богу, унесло братьев в поход. Он и не поинтересовался, зачем и по какой нужде, в зиму глядя, отправились они в столь далёкие веси.

Однако отсутствие матери было ему неудобно. Следовало, управясь в Курске (хочешь или нет, но седмицу тут высидеть надо), идти по беспутью за Новгород Северский к Игореву сельцу. Сельцо это, а точнее княжеский терем, дворы, складницы и погреба, поставил Олег Святославич перед самым рождением сына в дар любимой супруге. С того и называлось оно Игоревым. Место облюбовали вдвоём князь с княгиней, когда по летней путине ходили на рыбные ловы по Десне.

На малом притоке её, Теребеновке, в могучих липняках, в разнотравном залужье стоял десяток ладно рубленых, с подклетями и погребами, зажитных просторных домов. Жили в них семьи свободных кресников-бортников, с коими и сладился Олег Святославич на своё поместье. Они, ловкие на руку топчаки⁹¹ и шельбиры⁹², сами и поставили терем со всем подсобьем на оглядном ярку среди лип и земляничных полян. Точить дерево и шельбирить его, создавая не просто жило, тёплое и удобное, но красно вывести к небу, узорно украсить резьбою, повесить по застрешью⁹³ деревянные кружева оказались местные люди большими умельцами.

Не оторвать глаз от терема, люб он каждому, даже глухому к красоте сердцу: не выстроили топчаки и шельбиры его – песню спели! Так и звучит она неумолчно, по зиме ли, лету ли, в осень и вёсну, равно громко и радостно.

И Олег, и Верхуслава любили сельцо дюжее всех своих усёлков. Почасту живали в нём в великой любви и согласии.

Те же мастеровые люди поставили на возвышении, одаль терема и домов своих, церковку божью, освящённую в храм Рождества Святой Богородицы. А по рождении сына княжеского срубили ещё и божницу великомученику Георгию, наименовав сельцо Игоревым.

Туда и сошла Верхуслава с челядью зимовать зиму, весновать вёсну, а даст Бог, и зажиться в том благолепном месте до скончания лет своих. Выросли сыны, разлетелись соколы, не заметив, что мать их осталась на земле одинёшенька. А там, в сельце Игоревом, память её и любовь всё ещё сторожат, всё ещё хранят слово и облик даденного ей на малый счастливый миг – единовременного на веки вечные мужа – Олега Святославича.

В собраниях боярских судил Всеволод разумно, к людям на курском вече слово держал твёрдо, с тиунов, с тысяцких, со старшин купеческих спрашивал строго, но по справедливости. Люб он граду, и младые лета его в деле княжеском совсем не помеха. Ростом юноша высок, могуч плечами, челом объёмен, остр взглядом, в прищуре век светится ясно огонь недюжинной натуры и ума немалого.

Сын Олегов! Хотя внешне и непохож на отца. Те, кто знавал степного князя Аепу, считали – не отличить от деда, а кто ведал богатыря дивьего Осеня, клялись, что капля в каплю – вылитый прадед Всеволод.

Всем хорош курский удельный князь, одно плохо – неусед. Всего лишь седмицу побыл на уделе, а уже слух есть – уходит внове. Зароптали помалу куряне на такое непостоянство, но и смолкли разом, узнав, что идет их князь к матери, в Игорево сельцо, на благословение. Засылает Курск сватов к самому Киеву, к внуке Мономаховой, дочери Мстислава Великого – Марии.

По себе и ветку гнёт князь Всеволод Ольгович. Смотри-ка, погубителя отца своего обратал, в родство с ним вступает, дабы забылась лютая и горькая та повесть. Миром, пиром свадебным на прошлое – крест.

– Ай да князь, ай да Всеволод Ольгович! – говорили, радуясь, легковерные.

– Ай да князь! Ай да Владимир Всеволодович! Ай да Мономах, князь великий, чего удумал! – говорили мудрые. – На прошлое крест, а нынешнему благовест. В мужья, в примаки берёт великий князь гордый род Олегов, себе в услужение.

Но мало мудрых на Руси, а легковерных много.

С радостью встретил Курск князя своего, с радостью и проводил. И не ведал никто – не вернётся боле к городу своему Всеволод. У него иная торока – на взъём, всё выше и выше…

Глава пятая

1.

Зима словно бы и ждала их похода. Уже на второй день пути, в раннюю утреннюю пору, пала на землю великая стужа. Прекратились дожди, сковало слякоть, и первые забереги⁹⁴ ломкой закраиной легли по Сейму. В день выкатился громадный багряный ком солнца, растёкся по мироколице⁹⁵ великим пожаром, заалели голые уже леса, вспыхнули зеркальным огнём лужи, зазвенели под конскими копытами, далеко разбрасывая колкие всполохи льдинок. Прозрачно и гулко стало вокруг. А солнце, поднимаясь всё выше и выше, щедро поило землю безудержным светом, но вовсе не грело. Зато дышалось и коням, и людям в полный вздох, отчего распирает радостью грудь, хочется улыбаться всему миру, а кони, весело всхрапывая, бегут плавной нетряской рысцою.

Посолонённые морозом травы приникли к земле, ожеледью⁹⁶ украсились ветви деревьев, притихли, схоронились в тепло не отлетевшие к югу птицы, и только синичьи колокольцы осыпают округу серебряным звоном.

Вспугнутый гулким топотом, с тёплого лежбища метнулся подлесьем заяц-тумак, с просыпа влепился в сухостойный ельник, заверещал отчаянно. Ещё пуще напугался собственного крика, закружил юлою, не ведая, куда бежать. Игорь свистнул пронзительно, не дай бог, кинется тумак поперёк дороги – пути не будет. Эх как взмыл долгоухий, вмиг исчез в чернолесье, будто и не было, только визг его да свист Игорев долго ещё нянчило эхо, откликаясь по ту сторону Сейма.

Выходка зайца развеселила людей, загомонил весь полк, пересказывая увиденное друг другу. Эка невидаль – ошалевший от страха трусишка, а вот совершил в душах людей нечто к добру располагающее.

А коли зачин весёлый, то и день походный будет лёгким.

Неутомно рысили кони, не утихал лёгкий говорок людской, не заметили, как вытекли к Ольгову. Деревянный городок стоял высоко на лесистом мегу⁹⁷, видный издалёка, но и сам видевший далеко. Рубил его тут, в дремучем Посеймье, Олег Святославич с дружиной, вернувшись на Русь из своего изгнания. Не нашлось ему тогда ни града, ни селища на Отчине, вот и поставил тут своими руками деревянный город на виду. Не скрытничал, не таился по глухим яругам, копя святую, но всё-таки злобу на обидчиков. Открыто заявил всему миру, что пришёл к себе на Родину без утайки и жить хочет на виду всей Руси. А с теми, кто лишил его Отчины, пускай Бог рассудит.

И потянулись сюда верные его роду люди. В одно заделье вырос вокруг кромля окольный немалый город, и окрест его сели на землю пашенные и ловчие умельцы, по доброй воле пришедшие под руку князя Олега.

Трудно минуть Ольгов, идя из Курска на Русь, к Чернигову ли, к Глухову, к Новгороду Северскому, в Трубчевск и Карачев. Однако Игорь этого отцовского города не помнил по малолетству, а позднее не пролегали его пути тут. Было однажды, когда плыл Олег Святославич по Сейму к Чернигову на моление в Болдинский монастырь, но в град тогда не заходили, прошли мимо ранним утром, Игорь ещё и не проснулся.