Великий князь
Шрифт:
– Предки наши считали эту реку рубежом своей земли, дале, дескать, уже чужая земля. Ан вон как рассудил Бог – стало быть, и о ней печься русскому человеку.
За Нерусью с незапамятных былинных времён селились вятичи, соседствуя тут с сиверой и кривичами. Два последних рода перемешались между собой, вобрав и пришлых из степей Причерноморья, с берегов Русского моря103. Но вятичи всё ещё длили в чистоте род свой по глухим, вовсе диким углам, живя по исконной вере и законам.
Перейти реку Нерусь доныне считалось приходом не куда-либо – в Вятичи.
Принимая в наследство от отца Черниговское княжество,
Уже при Ярославе Мудром возникли за Нерусью русские города Карачев, Дедеславль, Неренск, Лопасня, Свирельск… Многие селища и поселения средь дремучих лесов, на берегах прозрачных чистых рек и речушек.
Одно из них, Бодева, раскинулось в верховьях реки Навлы, широко и привольно. Считалось, что сели тут русские люди ещё при Владимире Красно Солнышко, будучи поклонниками старой русской веры.
Многие из тех землепроходцев, не желая от меча принимать новую веру, двинулись далее, к северу, уходя прочь от вторгшегося в Вятичи с крестом и копьём великого воителя Добрыни, на реки Нерету, Протву, Лопасню и даже вовсе недоступную Москову.
При Ярославе Мудром возникшие там городища, сёла и заимки по своей охоте помалу принимали Христову веру, платили исправно дани киевскому князю и сами взимали по договорённости с вятичей.
Мирное вселение в родственную славянскую семью незаметно, но верно лепило особый на Руси народ, помнящий и свято хранящий не токмо своё давнее, но и былое вятичей. Удивительные предания возникали тут, переложенные в слово письменное. Сюда, в лесные схороны, сносила древняя Русь первые книги и летописи, писанные порою на никому уже не ведомом языке прапраславян, на санскрите и пракрите, на греческом, латинянском и многих других, кои жили в мире и кои ведал мудрый русский книгознатец.
Стремление Всеволода Ярославича переиначить подлинную историю Руси, подхваченное и расширенное до всегосударственного размаха Владимиром Мономахом, породило мощное переселение книг на Север, предвосхитившее почти на два века исход русских людей из южных пределов Руси, из Великой Киевской, Владимирской и Галицкой земель.
Бодева встретило походников не враждебно, но с опаской. С последнего посещения селища Олегом Святославичем утекло немало времени. И вот уже не менее как пять лет не платили бодевские дани. Жили в большом достатке, своим хозяйством, хваля Бога, что забыл о них весь сущий мир, общаясь только с себе подобными поселениями, высватывая невест и отдавая своих не только в русские семьи, но и вятичам, что нет-нет, да возникали в сватье из глухих медвежьих углов. Выйти в вятичи, взять от них жениха либо невесту считалось у бодевских делом добрым.
Староста села Бодева, Потка, оказался человеком зело смышлёным, знающим силу и власть слова. В один миг смекнул, что надобно пришлым княжичам (он и Венца отнёс к Олегову роду), и уже не закрывал рта, обсказывая, откуда пошла и что она есть – бодевская земля.
И хотя Пётр Ильинич неуклонно и властно склонял речистого старосту к отчёту, напоминая, за кем стоит селище и кто всему Бодеву и люду его хозяин. Потка, соглашаясь, что все они люди княжьи, умело уводил речь от дела, ради которого и шёл в Вятичи Пётр Ильинич. Не ради того только, чтобы повидать свою отчину на реке Нерети. Ему, боярину, заради этих детей княжеских должно учредить прежние договора, прежние связи со всем, что дадено было от века во владение княжеское Ярославу Владимировичу, Святославу Ярославичу, Олегу Святославичу, а стало быть, и чадам его.
Петру Ильиничу забота одна – посчитать невыплаченные дани, утвердить новые договора, вернуть лесное селище в общую русскую жизнь!.. Дел невпроворот, и не ко времени затеяли молодшие балаболу с болтливым старостой.
– Делу время, потехе час! – ворчал воевода.
Он, более других жаждавший правды о былом времени, о жизни своего князя, а значит, и о своей жизни, считал розыски и беседы молодших вовсе не делом – потехой.
Но не так думал Игорь. Когда Пётр Ильинич в который уже раз прервал речь Потки, Игорь вдруг разом закаменел лицом, чего никогда допрежь не было с ним, властно пресёк:
– Отыде, боярин! Не мешай слову.
Было это столь неожиданным, что воевода вовсе растерялся, не вняв причины, по коей можно было так обидеть его.
Игорь и сам смутился выходкой и готов был уступить слову воеводы, но Пётр Ильинич, как-то вдруг разом ослабнув телом, вытиснулся из-за стола и, горбясь, вышел вон.
Первым желанием Игоря было кинуться следом за Петром Ильиничем, испросить прощения за грубое слово, но он сдержал себя, с трудом сохраняя на лице личину безразличия. А Потка, и глазом не моргнув, красно длил свой рассказ о том, как бодевские бежали от стеснений Добрыниных на реку Вытебедь, под руку первейшего по всей Руси певца – Соловья Могуты.
Жил Могута в селище Девять Дубов, что и ныне стоит по верху той же реки. Не было на всей земле краше и дивнее певца, но и его не пожалел Добрыня. Навалился, аки страшенный зверь, аки змей о десяти глав, аки огнь всепожирающий. Испепелил, изничтожил красоту великую Девяти Дубов, побил люд, не пожалев и детей малых.
Самого Могуту, Соловья русского, нарёк Разбойником. Вынул златославный язык ножом острым и в цепях железных отвёл певца в Киев. Только и уцелели из всех, кто был с Могутою, одни бодевские. Одни в лесах скрылись и сюда пришли. Другие далеко убежали, на самый север, и до сих пор живы на реке на Лопасне.
– А что Могута Соловей? – спросил Игорь.
– А что Соловей? – откликнулся вопросом Потка. – Разве может певец без языка? Язык-то ему вынули.
– И стал Соловей Разбойником… – раздумчиво молвил Венец.
– Так оно есть, по воле Добрыниной, – согласился Потка. – А вот послушайте, что скажу о граде Лопасне…
2.
В январе умерла в Новгороде княгиня Мстислава – Кристина. Мономах на похороны не поехал, отпустил сына с его дочерью Марией.
И только ей выехать из города в одни ворота, как в другие въехал Всеволод со сватами. Не получилось сватовства, и зело расстроился Ольгович. Мономах успокоил: вернётся Мария, по чину и сосватаешь. А пока жаловал великий князь в Киеве землю для Всеволодова двора.
– Строй, дабы было куда привести молодую жену, место значимое, рядом с Мстиславовым двором.
Уважил Владимир будущего внучатого зятя. Взгрустнувший было Ольгович от нечаянной неудачи со сватовством, воспрял разом и без отлога принялся за дело, удивив всех разворотливостью и умом в заботах строительных. Мономах дал ему в том вольную волю, зане104 только этим пёкся.
Да и недосуг было ему править какие-либо другие дела, занят был великий особым, важным делом. Теперь, когда завершён новый летописный свод, переписанный во множестве и разосланный по монастырям, когда выправил и определил он прошлое, следовало подумать о будущем. Мономах и думал, почитай, с самых зрелых лет своих заглядывая в ту далёкую запредель, где обо всех живущих ныне будет одна только память. И что станут помнить о нём потомки – наособицу беспокоило.